Выдержу ли? Маловерный инок
Так ли мается на склоне лет?
Не такой ли точно поединок
С ближним и с собой ведет аскет?
На свободе времени-то мало
Для спасения, и вот — тюрьма,
Где и одиночество пропало,
Где характера или ума
Вариации необычайны,
И касаешься не новой тайны…
Снисходительные остряки,
Братья поднадзорные, спасибо:
Ваши ссоры, наши тюфяки,
Холод и карабиньеры — либо
Ада декорации (весьма
Бледные, конечно), либо это
Правда жизни и она сама.
Ода вольности… Немало пето.
Их… Но, только в мрачный загнан дом,
Будешь знать, рожден ли ты рабом.
Ты присутствуешь, ты — огневая.
Вот уже пятнадцать лет моя
Ткань, себя как бы перерождая,
Высветляется тобой… Тая
От непосвященных это дело,
Мало им понятный, одинок
Я, но ты со мной… Слабеет тело,
Скоро и для нас наступит срок
Старости, болезней и кончины…
Только жаловаться нет причины.
Наконец и я страдаю. Нет
Сердца, нет и мук. С тобой разлука,
Свет (не фамильярное: мой свет),
Тяжела и очень: где порука,
Что тебя увижу? Грозен рок,
Нас разъединяющий. Несчастья
Всех несчастных, запад и восток
Населяющих, — ничтожной частью
Целого — судьбой моей, твоей,
Как волна, играют. Сколько дней
Мы уже не виделись. Три года
Скоро. И не то, что я бодрюсь,
Но и в самом деле несвобода
Не пугает внешняя. Боюсь
Даже лучшей радости: свиданья…
Не изменимся ли так душой,
Что смешными станут упованья
Самые священные: крутой
У судьбы закон, и кто же знает,
Что она ему предназначает?
Встретимся ли? И кого, из нас
Пощадит? О, если бы обоих!
Но печален каждый новый час,
И, не успевая о героях
Пожалеть, о многих, кто собой
Жертвует за новую идею,
Что ей церемониться со мной,
Если сам я за себя краснею.
Чем же, чем тебя я заслужил?
Неужели тем, что дурно жил?
Бедам, унижениям, утратам
Счет потерян, и даров не счесть,
Найденных на гноище проклятом.
Мы разбогатели. Наша честь,
Столько раз поруганная, все же
Спасена. А как пытали нас
В тюрьмах, лагерях, на фронте. Ложе
Иова — Прокруста с гневом тряс
Век, и мы все глубже понимали,
Сколько счастия на дне печали.
Дед мой в Севастополе долг свой
Знал и мог помериться с другими.
Может быть, артиллерист Толстой
Между лающими рядовыми:
«Никак нет! Так точно!» — и за ним
Наблюдал, густые сдвинув брови
(Офицер), всем гением своим
Понимая, что боится крови,
Но горит усердием служак —
Честный и застенчивый добряк.
Я ни для корысти, ни для битвы
Тоже не рожден, как ни бодрюсь…
Но от звуков сладких до молитвы
Неужели я не дотянусь?
При тебе оно бы и не трудно —
Если вера и самообман
Для меня подчас, то с правдой чудной:
Чувство переходит в высший план,
И венчают неба откровенья
Здешнюю работу очищенья.