Не всегда останется такой…
Жизнь, в которой чистый и нечистый,
Можно ли прожить, не осквернив
Лучших слез подростка-недотроги?
Самый сильный в небеса порыв
И в обыденное спуск отлогий —
Вот что испытуемую ждет.
Блажь прошла. Тщеславие, расчет.
Охраняя, как от ветра свечку,
Пламя нежное от злых подруг,
Редко, редко некий дух овечку
Уведет, и впечатлений круг
Монастырских, мудро-неотвязных
Ей поможет чистоту сберечь…
Ты же и в блистательных соблазнах
Там, где не о святости же речь,
Та же, что и в детстве: самородок,
Непонятнейший для душ-уродок.
Ты — как виноградная лоза:
Тот же солнца пленного избыток.
Летними назвал твои глаза
Я когда-то… Будущий напиток
Гроздь в себе прозрачная несла
И, раздавленная в срок ногами,
Силу новую приобрела,
Потому что вольно, месяцами,
Зревшая лучей и влаги смесь
Людям щедро подарила весь
Жизни сок, до осени хранимый
Только ли для муз и свадьбы?.. Ты
Не как Рафаэля херувимы,
И не от неведенья чисты
Ум и сердце у тебя: ногами
Давят виноград, и жизнь должна
Мучить избранных, чтоб, их делами
Снова освященного, вина
Нам хлебнуть, и оттого причастье —
Самое трагическое счастье.
Молятся язычники Христу.
Павел, иудей из иудеев,
Души дикие вспахал в поту
И, слова Евангелья посеяв,
Может быть, любуется сейчас
На тебя, покрытую платочком.
Люди говорят: «Помилуй нас!»
И священник сыновьям и дочкам
Евы и Марии шлет, как вздох,
Руки воздевая: «С нами Бог!»
Ева и Мария, мать народа
Несравненного и Божья мать…
От обеих веет с небосвода
Тем, что называют благодать,
И смягченные сердца потомков
Рима или варварской земли
Как же светятся, когда негромко
Губы шепчут: «Смилуйся, внемли!»
И святых и праведников тени
Возле тех, кто преклонил колени.
Есть сомнительный и чудный край,
Тот, который все же оклеветан.
Тот, в котором как бы трепет стай,
Улетевших в поиски за светом:
Белые воскрылил невест.
Ты у них давно уж на примете,
Не одна тебя глазами ест
С дня, когда узнали в лазарете
Даму, доброволицу, сестру,
Продолжающую жить в миру.
Много рассказали сестры эти
Полудобрые мне о тебе
В дни, когда, несчастнейший на свете,
Я лежал в палате, где рабе,
Не смиренной, любящей и гневной,
Столько опровергнуть привелось
Правил осторожности плачевной.
Снова безрассудству удалось.
Что разумненьким не удавалось.
Для тебя же вот что выяснялось:
Тесные обители врата
Широко открыты лицемерью…
Жизнью, а не культом занята,
Чувствовала ты: я им не верю.
Здесь не злобной черни vil troupeau
[67],
Но мечта у них одна: забвенье.
Вильям Вильсон у Эдгара По
(Временное, страшное затменье)
Для тебя живее (вот и я),
Чем затворниц чистая семья.
Богохульствующей молодежи