Он всегда обращался к Ийлэ именно так, даже когда она стала взрослой.
А ей это обращение не нравилось.
И в тот раз она нахмурилась, хотя человек и не видел ее лица.
— …в городе для тебя не безопасно… у меня есть охотничий домик…
— У вас?
— Мой дед еще построил, — отмахнулся доктор. Сам он охоту не жаловал, и в ежегодной травле лис участия не принимал, не столько оттого, что лис было жалко, сколько из‑за врожденной своей неловкости, которой супруга его стыдилась. — Я давненько там уже не бывал…
Лес смыкался за спиной Ийлэ.
Лес шептал, что осень в разгаре, и лещина, на радость сойкам, разродилась небывалым урожаем орехов. Что березы почти расстались с золотой своею листвой, а в старой лощине обжился пришлый медведь, тоже старый, сонный уже…
Лес рассказывал о нем и о зайцах, которых ныне расплодилось множество, но навряд ли все переживут зиму, потому как у волков тоже приплод имеется… он говорил о кабаньем семействе, которое отличалось воистину свинским характером и не столько желуди ело, сколько норовило подрыть корни старого дуба… а дуб стоял, он выдержал уже не одну осаду и готов был выдержать еще множество…
…лес говорил и о человеке, с неприязнью, но лес людей не любил в принципе.
Доктор же, спешившись, наклонился, он был нелеп, знаком и безопасен. И распрямлялся со стоном, упираясь ладонями в поясницу.
— Прости, деточка, стар я стал… никогда‑то верхом ездить не умел, — он взял лошадь под уздцы и, подведя к огромному камню, забросил поводья на ветку. — Пусть тут постоит… и ты свою оставь. Пешком оно быстрей будет.
Доктор сам снял седельные сумки, закинул на плечо.
Вздохнул.
— Дом старый, — произнес он, извиняясь. — И я давно не заглядывал…
Дом Ийлэ увидела не сразу, настолько тот сроднился с лесом. Врос в землю, зарос толстым мхом, в котором протянулись бледные нити грибницы. Они прошивали старые бревна, цепляясь за них и одновременно скрепляя друг с другом.
Плоская крыша, не черная, не зеленая, но словно сшитая из лоскутов.
Слепые окна.
И ставни приходится выковыривать. Доктор сопит и пыхтит. Старается. А Ийлэ пытается понять, как она будет жить в подобном месте?
Здесь же грязно!
И паутина!
И мухи дохлые… сыростью воняет, плесенью. В принципе воняет! Она не хочет оставаться и уж лучше в город… не безопасно?
Это лишь слова.
Тогда Ийлэ относилась к словам не всерьез.
— Тут и погреб имеется, — доктор ногой убрал грязную тряпку, которая, надо полагать, некогда была ковром. — В погребе, если вдруг услышишь что, отсидишься.
Под тряпкой обнаружился пол.
Обыкновенный.
— Смотри. Сюда вот нажать надобно… — доктор надавил на доску, которая ничем‑то среди иных не выделялась. — Посильней нажать… заедает слегка, но я смажу, я масло взял.