В 18.30 секретарь разбудил его.
9
Обложка «Бай Ганю» совсем истрепалась. Пеев пользовался книгой уже три с половиной года, и каждая складка на странице, надрывы на супере и титуле были словно шрамы ветерана, прошедшего сквозь бои.
Три с половиной года на острие меча.
Тишина квартиры гулко отдавалась в висках. Треснула половица, и посторонний звук ударил по нервам. Пеев расстегнул рубашку, помассировал сердце. Оно билось с болезненной частотой, и Пеев подумал, что, слава богу, Елисавета не видит его сейчас и припадок не напугает ее. Он знал, что нервное истощение доходит до кризисной точки. На прошлой неделе врач, осмотрев его, предложил немедленно бросить практику и ехать на курорт. Сказал: иначе я ни за что не ручаюсь. Пеев, вручая врачу гонорар, подумал: «Какой уж тут курорт! Работать надо, работать…» Врач выписал рецепт, и Пеев собрался было зайти в аптеку, но кто-то встретился по дороге, отвлек, и лекарства так и остались не заказанными.
Впрочем, так ли уж это важно — лекарства? Валерьянка ему не нужна; кофеин и всякие там стимуляторы — тоже. Надо сменить обстановку, а это невозможно. Ни один солдат не смеет мечтать о демобилизации раньше, чем прозвучит последний выстрел войны. А это будет не завтра и не послезавтра, и «Бай Ганю» покроется новыми шрамами, и операторы Центра, измученные хроническим недосыпанием, не скоро уйдут на отдых.
Пеев сверился с «Бай Ганю» и вывел новую группу цифр. Колонки были длинными, и, чтобы перепечатать их на «ундервуде», требовалось не менее часа. Пеев прикинул и решил, что до возвращения Елисаветы, гостившей у приятельницы, успеет управиться, если поднажмет. Печатал он плохо, одним пальцем, и, кроме того, требовалась особая внимательность, чтобы не перепутать цифры, а это замедляло работу.
Еще раз сверившись с «Бай Ганю», Пеев потянулся через стол, открыл «сейф» — стенной деревянный шкафчик со старинным замком-секреткой. Достал несколько листков папиросной бумаги, задев по дороге мешочек из плотной парусины. Нежно и печально зазвенело золото. Кольца, колье, монеты. Это было чужое золото — символ не столько богатства, сколько беды. Его принес на днях лавочник Соломонов, попросил взять на сохранение. Давний клиент Пеева, еврей, он получил повестку в полицию и предписание о выезде из Болгарии. «Умоляю, доктор, — сказал Соломонов. — Сохраните это для внучат, надеюсь, их не тронут». Глаза у него были полны слез. Пеев взял мешочек, сел писать расписку. Соломонов пожал плечами: «Что вы! Найдут и узнают, что это у вас. Нет, нет, не надо! Вы же честный человек, ваше слово дороже расписки. Что будет с нами, доктор? С Басей, Рувиком, со мной?» Пеев промолчал. Он знал правду: 40 тысяч евреев решено выслать для уничтожения. Срок: апрель — май. Он сообщил об этом Центру 23 марта и тогда же информировал, что группа депутатов Народного собрания заявила Богдану Филову протест против антиеврейских мероприятий. Филов сунул протест под сукно.