На сцене со светло-лиловым занавесом, на котором были нашиты матерчатые цветы, мы эвритмически изображали хоры эльфов в сцене Ариэля. (Формы для этого Рудольф Штейнер нарисовал в свое время на листе грубой оберточной бумаги, который находился здесь же). Миета Валлер играла Фауста, Ее характерное лицо средневекового рыцаря (одновременно и ренессансного гуманиста) и ее теплый голос хорошо подходили для роли. Сильное впечатление производила та глубокая сердечность, с которой доктор Штейнер во время репетиций демонстрировал нам монолог Фауста. В памяти навсегда запечатлелись слова: "И в эту ночь, земля, ты вечным дивом…"и "Та радуга и жизнь — одно и то же"[10].
Призванных на войну пригласили осмотреть только что законченные росписи большого купола, но это не принесло им радости. Бугаев не мог согласиться с этими водянисто-бледными, хотя где-то и не плохими изображениями: в последние годы он привык к красочному миру переживаний. Ему стоило усилий остаться вежливым. Только "Праиндус", написанный Лотус Перальте, заслужил его одобрение. Но насыщенные краски "Праиндуса" делали прочую роспись еще более расплывчатой. — Также и другого художника постигла неудача в его работе. Доктор Штейнер сделал для него эскиз правой стороны композиции "Сотворение Земли Элохимами", на котором были изображены три Элохима, причем где-то сбоку подразумевался четвертый. Художник буквально перенес этот эскиз на левую сторону, отражающую правую; ко всеобщему удивлению, в композиции появилось восемь Элохимов. На память приходило место из "Фауста":
… "Там, пожалуй, присутствует восьмой,
О котором никто еще не думал".[11]
Но доктор Штейнер оставил все как есть.
Отъезжающие могли посещать и эвритмические репетиции. Мы уже работали над сценой "Положение во гроб"-сценой борьбы Ангелов с Мефистофелем за Фаустову энтелехию. Доктор Штейнер как всегда демонстрировал со сцены эти картины. — Хотя мои познания в немецком языке тогда уже несколько продвинулись, однако это касалось прежде всего лекций доктора Штейнера; язык Гёте я воспринимала лишь отчасти, полное понимание приходило постепенно. В качестве Ангелов в этой сцене нам надо было кружиться вокруг доктора Штейнера, читавшего за Мефистофеля. Но почему он стал таким чужим?.. Слава Богу, сцена кончилась, и он сделался прежним. Только спустя много времени я поняла граничащие с непристойностью речи Мефистофеля и все то, что им сопутствовало.
На Бугаева сильно подействовало его прощание с доктором Штейнером. "Через Вас многие найдут путь к антропософии, — было сказано Бугаеву. — Но обращайте внимание на то, чтобы во время лекций никогда не употреблять выражения "так утверждает антропософия", — используйте только тезис "так я понимаю антропософию", ибо она больше того, что о ней может сообщить