— Нет, — нахмурился тот, и Варчук застыл в холодной тревоге. Крупяк по одному лишь виду понял Сафрона и, снижая голос, объяснил: — Что-то я не доверяю ему в последнее время. Боюсь, чтобы не переметнулся к красным. Хитрая и скрытная штучка. А здесь еще амнистии пошли… Ненадежный человек.
Сафрон с подсознательной опаской взглянул на окно поповского дома: не увидел ли его часом из дома начальник штаба. На нижний темной губе под кожей нервно задрожал продолговатый извилистый бугорок.
— Что, страшно? — неприятным смехом резанул Крупяк. — Не дрейфьте: он сейчас очень занят — самогон хлещет. А мы тем часом сделаем налет на ваше село; ребята у меня — что черти в аду! А поживиться будет чем?
— Конечно! У комбедовцев теперь есть кони хорошие.
— Э, коней мы достали. Прямо как змеи! С конезавода выдернули. Летишь на них, аж ветер уши обжигает, — хвалился Крупяк, двигаясь каждой складкой своего небольшого тела. — Ну, поехали. Время не ждет! — и его косо поставленные глаза тотчас стали тверже и старее.
— Это хорошо! — обрадовался Варчук и уже торжественно, несмотря на насмешливый взгляд Крупяка, с чувством перекрестился, потом сплюнул через плечо.
Боль понемногу начала рассасываться по телу, и верилось, что желаемое уже становится реальностью.
Отчетливо видел Мирошниченко на зеленых волнах Буга, видел в горящих домах расстрелянных, изрубленных комитетчиков; видел всю свою землю, неразрезанную, неразделенную, в пяти кусках, как пять пальцев одной руки.
«А эти сразу пучку отсекли. Да где там пучку — жилы перерезали. Еще как до бугорка не добрались? Вот бы скорее сбылись слова Емельяна».
Крупяк вскочил в бричку и скомандовал:
— Гоните к пруду, там мои черти стоят.
Варчук, неистовствуя от притока злой силы и восторга, так пустил коней селом, что в глазах сразу вышибло едкую слезу, чудно зашатались, запрыгали вдоль дороги строения и деревья.
Снова вся его земля тревожно и заманчиво приближалась к нему, будто она, кружа всеми пятью кусками, бежала за ним и, вытекая из долины, стелилась перед бричкой, вжималась волнительными контурами в незнакомые осенние огороды.
У просторного, без ворот двора Варчук резко осадил коней. И сразу же его оглушило причитание женщины, плач детей и злой вопль приземистого широкоплечего бандита.
— Не дам! Не дам! Я пучки до мяса истерла, пока выпряла его. Дети голые ходят. — Высокая худая молодая женщина в небеленой сорочке и юбке крепкими пальцами вцепилась в грубый сверток, который держал перед собой осатаневший бандит.
— Отдашь, стерва, отдашь!
— Убей — не дам! Дети, зовите людей. Люди добрые, спасите!