— Добрый вечер, Сафрон Андреевич. И вы к нам приехали? Навсегда, может? Хвалю, хвалю за решимость. Воевать против коммуны захотелось? — быстро забарабанил Крупяк. — Не сидится на хуторе? Печет? Примыкаете к нам?
— И рад бы, так годы не те.
— Годы, годы! О, что вы делаете со мной! — махнув широкими штанами, встал в театральную позу Крупяк и засмеялся. — Значит, некоторые сведения батьке привезли?
— Не без этого, — ответил сдержанно. — Но, говорят, батьки нет.
— Нет. В Майдан Треповский[7] поехал. Учился там когда-то. Ну, и где-то над Згаром краля завелась у него. Он отец не одной девки, — пошутил и первый засмеялся, довольный своей остротой.
— Нашел время с бабами возиться, — недовольно насупился Варчук. — А здесь, Емельян, такая беда, что хоть в землю провались. Если вы не поможете, то и от нас помощи не ждите. До последнего ростка выкорчевывают, до последней ниточки.
— Отрезали землю? — сразу догадался Крупяк, и на его подвижном лице разлилось сочувствие.
— Отрезали, — чуть не задыхался, вырывая изнутри клекочущие слова. — Это все равно, что перерезали меня пополам и бросили посреди дороги. Сколько я ради той земли старался. Тянулся до того достатка, и поплыло мое счастье старцам в руки. Когда бы сердце вырвали, то и тогда легче было бы… А то землю!
— Ненадолго, — уверенно заявил Крупяк. — Большая помощь должна нам прийти с запада. Не сегодня-завтра с Польши прибудет батька Палий. Это, конечно, только зацепка для бучи, а там такая закрутится катавасия, что большевиков как ветром сдует.
— Если бы так было, если бы того бог дал, — и по привычке хотел перекреститься, но, встретив насмешливый взгляд Крупяка, одернул руку назад и уже просительно заговорил: — Емельян, помоги мне, век буду благодарить… Не могу я так приехать домой, душа разрывается от досады. Как сделать так, чтобы одним махом, к чертям, покончить с нашими комбедовцами? Сегодня подходящее время, очень подходящее: войско выехало из села на облаву. Одни обозники остались.
Крупяк, перебирая в тонкой руке плетеные желтые ремешки от нагана, с удивлением взглянул на Варчука: никогда он не видел, чтобы горделивый, норовистый Сафрон стал таким жалким, беспомощным.
Теперь фиолетовые, круто округленные отеки под его глазами еще глубже вжались в лицо, а нависающий нос на черном клинообразном лице, казалось, даже покачивался.
— Только обозники остались? — сразу стал серьезнее.
— Только они! — с отчаянием и надеждой взглянул на Крупяка. — А председатель комбеда как раз поехал на ночь пахать. Это самый больший враг. Без хлопот бы и прикончить его… Может, Добровольскому сказать?