Вечный, великий, яростный.
Себя я собрала очень нескоро и с большим трудом, рывками отвоевывая право быть всего лишь крошечной и ничтожной смертной на кромке подгорного обиталища Змея. И живой.
Постепенно осознала, что лежу на прибрежном каменном крошеве. Вечерело, солнце пряталось где–то далеко за скалами, из низин уже сочился тонкими струйками кисельный, вязко–холодный туман.
Очень колко и больно, бок затек. Ползти извиваясь, – глупо.
Почему? Потому что я человек, у меня две ноги, две руки и никаких родственников в океане.
Холодно.
Одежда сильно порвана, сандалии, естественно, куда–то пропали, как и лента из волос.
Ну вот, это уже я, правда, потрепанная. Вывод один: надо быть осмотрительнее. Два таких удара по психике – первый восход и Радужный – для одного дня многовато. Налицо типичный похмельный синдром. Голова гудит растревоженным ульем, мир качается и смазывается. Кстати, как там лицо?
Стеная несколько демонстративно, в основном чтобы услышать свой голос, я приняла почти вертикальное положение и побрела к воде. Каких–то три шага, но меня качало, споткнулась я раз пять, потом ноги подкосились, и тело охотно сгорбилось в сидячее положение. Руки погрузились в мелкую воду и провалились в илистый песок. Глянула в темнеющую гладь озера – да–а–а, похмельем дело не ограничилось.
В водопад упала Мейджа. А возле озера сидела… Как–то надо назвать ту, что сидела у воды с поцарапанной и перепачканной физиономией.
Волосы, едва покрывающие плечи, вымокли, приняв темно–коньячный цвет. Компромисс между моим привычным шоколадным тоном и бледным золотом косы Мейджи? Спасибо, блондинкой я действительно быть не мечтала. Кругловатое лицо осунулось, повзрослело и вытянулось. Брови и ресницы стали угольно–черными. Отдельно я признательна Змею за глаза, очень крупные и выразительные. Вчерашние, блеклые, цвета пыльной золы, сменились глубокими, со сложным слоистым узором оттенков, темно–малахитовыми.
От мыслей о произошедших переменах меня оторвали грубо и неожиданно.
Под лопаткой родилась тупая боль, сменившаяся онемением и вспышкой яростного колющего ужаса. Словно впилась стрела, от которой куда–то вдаль тянулась нить, скручивая тело приступами жгучего страдания, когда ее натягивали слишком сильно. Там, на другом конце нити, умирал человек. Ему могла помочь снавь, и он звал ее. Он умел звать. Не знаю, ощущал он мое присутствие или звал постоянно. Но скоро выясню.
То и дело всхлипывая и падая, когда тело сминала очередная волна чужой боли, я рывками пробиралась на зов, время от времени отклоняясь чуть в сторону от линии движения, останавливаясь и почти рефлекторно выдирая подходящие случаю травы, коренья, побеги. Знание о них пришло прошлой ночью у «моего» озера в сонном мире.