И Ариман ушёл.
В моем теле болела каждая мышца, кожа полыхала, а глаза перестали видеть от отёков. Я свернулась клубком и погрузилась в себя. Когда я совсем не шевелилась и почти не дышала, боль не грызла меня так невыносимо. Если бы на мне не было ошейника, то я могла бы обернуться, и тогда регенерация пошла бы намного быстрее. В момент оборота организм словно обновлялся, и это помогало быстро исцеляться. Но ошейник действительно был слишком тугим даже для человеческой шеи, а в кошачьей форме она гораздо толще. Значит нужно было просто ждать. Ждать, ждать и думать. Не могло быть так, чтобы я не смогла освободиться. Всегда есть хоть какой-то выход.
Ариман приходил ко мне каждый день. Он кормил меня с ложки, выносил из моей камеры и купал в душе, осторожно и заботливо обтирал и смазывал ссадины и синяки. А потом нёс обратно и, швырнув на грязный матрас, снова насиловал и бил, когда не мог добиться хоть какого-то отклика. Одни мои синяки и раны заживали, появлялись новые. Несколько раз он приносил мне на подпись какие-то документы. Один раз это даже, по-моему, были якобы мои собственные показания для следователя. Я не подписывала, и Ариман пристегнул меня к кандалам, вделанным в стену, и оставил так на долгое время. Потом я подписала бумаги, и Ариман целовал меня и ласкал, как самое драгоценное сокровище.
— Доминика, — хрипел, он задыхаясь от похоти. — Покорись мне, любимая. Признай меня своим хозяином, и ты выйдешь отсюда. Я буду баловать тебя и лелеять, как королеву. Только признай, что ты моя. Если ты не сделаешь этого, то никогда не увидишь ничего, кроме этих стен. Сгинешь для всех. И никто не спросит о тебе. Потому что в моих руках все рычаги. Я держу за яйца всю полицию и всех гребаных чиновником в этом городе. Я заткну пасть любому журналюге, который попытается копаться. Я всемогущ, Доминика. У тебя нет выхода, кроме как признать меня своим мужем и парой перед всем миром.
Ариман повторял это на все лады — то шепча, то рыча на меня. Он упорно вкладывал в мой мозг мысль, что другого выхода, как только покориться и признать его власть, у меня нет.
В моей камере не было окна. Я не знала ничего о том, сколько времени провела там. Ориентировалась только по чувству голода. Даже не знаю, когда именно я поняла, что на пределе. Поэтому когда Ариман появился в очередной раз, я решила, что должна выбраться или умру.
— Ариман, я готова подчиниться, — глядя в пол, тихо произнесла я.
— Правда, моя маленькая? — Ариман присел передо мной и нежно погладил щеку пальцами.
— Ты уверена? Ты ведь знаешь, как мне трудно причинять тебе боль, любимая? Мне так больно от этого, но ты сама вынуждаешь меня!