— Но это не так, Ники! Это никогда не было правдой! — как же я жалок в своих оправданиях.
— Но я этого не знала, Рим! И это твоя вина! — закричала она, тыкая в меня пальцем.
— Я знаю, любимая, — если бы она захотела, я бы подставил ей для удара собственное сердце, но и тогда это не было бы так больно.
— Не называй меня так! Не смогу никогда слышать ни одно из этих долбаных ласковых слов без содрогания! И это тоже твоя вина! — Ники дрожала, как в ознобе.
— Я это тоже знаю, — согласился я.
— Мне было больно! Невыносимо больно каждый день и каждую минуту! — по лицу Ники полились слёзы. — И в этом тоже ты виноват!
— Во всем, всегда, Ники. Я готов признать вину за все, что случилось, и заслужил твой каждый упрек. Можешь ругать меня, можешь унижать и пинать ногами. Можешь сделать все, что угодно. Я все это заслужил, — я опустился перед неё на колени и уткнулся лицом в её живот.
Ники затрясло, и она, издав мучительный стон, вдруг словно обмякла, обхватывая мою голову и приваливаясь ко мне всем весом. Рыдания, глухие и невыносимо горькие, сотрясали её тело и выворачивали меня наизнанку.
Я подхватил её, как ребенка, и усадил на свои колени. Мы сидели так, покачиваясь, пока она не затихли, совершенно обессилив.
— Я хочу помыться, — пробормотала она.
Я отнес её в душ и хотел помочь ей.
— Я сама! — резко сказала она, даже не глядя мне в лицо.
Ну, конечно. На что я рассчитывал? Что она позволит мне прикасаться к своему телу?
Я ушёл вниз, и меня встретил обеспокоенный взгляд Миши.
— Как она? — спросил он.
— Ругала меня. Винила во всем. Плакала. Теперь моется.
— А чего ты ожидал? Что она тебе в объятия бросится?
— Вовсе нет. Я полностью признаю во всем свою вину.
— Да неужели? — ехидно ощерился Миша.
— Пошел ты, человек!
— Ты не должен давить на неё.
— Я знаю, — долбаная фраза дня!
— Ты не можешь ожидать, что она быстро простит тебя.
— Я знаю.
— И ты должен отпустить её, если она захочет уйти. Ей может понадобиться побыть вдали от тебя.
— Я знаю, гребаный ты женский психолог! Знаю! Но не уверен, что смогу отпустить!
В этот момент появилась Ники. На ней была моя футболка, доходившая ей до середины бедра.
— Я хочу есть, — сказала она, и мы с Мишей чуть не сшибли друг друга, метнувшись к холодильнику.
Наглый мальчишка! Это мой дом и мой холодильник! И это моё право кормить её!
Ники ела молча, не поднимая глаз от тарелки. Потом выпрямилась и сказала:
— Я могу вернуться домой?
Домой. Раньше она так говорила о моем доме. Нашем доме. Больно. Миша уставился на меня.
— Можешь, Ники, — я говорю это, и у меня такое чувство, что слова расплавленным свинцом льются по моему горлу. — Только не так сразу. Нужно несколько дней на то, чтобы Локи уладил все и подчистил все концы.