— Теперь, — когда все цепуры были собраны, повелел Чпок Шейху, — отлейте из них Голдового Кобыла и поставьте на место памятнику Лысому.
— Сделаем, — все так же меланхолично повторил Шейх.
Отныне на месте Лысого возвышался тридцатиметровый Голдовый Кобыл, видный издали, со многих сел и весей. У самого памятника разбили новый цветник и устроили негасимый огонь. На открытии перед собравшимися со специально заготовленной речью выступил Чпок. Повелел чествовать Кобыла ежедневно, на рассвете и на закате. Полистав шейховы книжки, наблатыкался, набрел там на имя перуново, народу понятное, так что даже кликалку подходящую выдумал: «Слава Перуну, смерть Пердуну!», с намеком на божественную солнечную сущность Кобыла и мерзостную тварную сущность Паука.
Народ вроде не роптал, согласились, приняли. Только вскорости донесли Чпоку Чужие, что завелись строптивые бунтовщики, поклонники Распятого, которые славить Голдового Кобыла отказываются и усматривают в Пердуне намек на телесную природу их учителя. Чпок затребовал списки недовольных, поглазел, послюнявил, наткнулся на фамилию зачинщика: «Занездра». «Вот те на, — думал Чпок, — как это бывает, одних людей днем с огнем не сыскать, навсегда из жизни твоей вываливаются, а другие никуда не пропадают, сталкиваешься с ними вновь и вновь, как по кругу ходишь. И надо ж так случиться, что попался мне в руки именно этот Занездра, ничем передо мной не провинившийся пацанчик с соседней койки больничной палаты! И почему он, именно он, а, не Шкура, скажем?» Чпок вспомнил, как, когда до переезда еще в поселок, жили они в Столице, и учился он в начальной школе, на одном из уроков классная руководительница раздала библиотечные формуляры, и там была графа «национальность», а в ту пору популярны были анекдоты про чукчей, и Чпок решил пошутить, вот и заполнил графу словом «чукча», а классная руководительница залилась пунцовой краской и скуксилась, так что рожа ее стала похожа на обезьяний зад, вызвала Чпока к доске и отчитала перед всем классом. Класс грохнул со смеху, и Чпок тоже смеялся, но, оказалось, раньше времени, потому что смеялись вовсе не с ним, а над ним. Так с тех пор утвердилось в той школе его новое прозвище Чукча, были, конечно, те, кто для краткости звал его Чук, или просто Чу, или даже Чуф, но один одноклассник по имени Шкура лютовал и усердно называл его обидным словом Чукча, хоть и бил его Чпок смертным боем на всех переменах, но тот все не отставал, прятался, «Чукча!», — доносилось из любого угла. И Чпок, наверное, в конце концов убил бы его, забил до смерти, но отец забрал Чпока из той школы, потому как получил новую хорошую работу, и переехали они в поселок, и в новой школе, где никто уже не знал про шутку Чпока, получил он новое гордое имя Чпок. А Шкуру этого Чпок никогда больше не встречал, не пересеклись пути-дорожки, значится, а как, бывало, засыпая, он стискивал кулаки и мечтал о том, чтобы встретить его и убить.