Пропела раковина, призывая на вечернюю литургию, и Анна, честно играя роль святой, отправилась в церковь.
Он был там – она не заметила, когда он вернулся, – в рыжем чаду факелов, среди алых фресок, золочёных колонн и нефритовых статуй, коленопреклонённый, как все. Литургия завершилась, монахи тихо растаяли, а Ванор всё стоял на коленях, касаясь пальцами лба, в пустом мерцающем храме. Анна отступила в тень между колоннами: даже её тронул этот молитвенный экстаз.
Наконец, Ванор шевельнулся. Извлёк из-под плаща бумагу и грифель и принялся быстро писать, разложив листы на полу. Анна, сгорая от любопытства, на цыпочках подошла ближе, вытянула шею. Она ничего не поняла в покрывающей бумагу вязи, кроме цифр и знаков «равно», «плюс» и «минус»: почти все обозначения он, скорее всего, придумал сам. А необычное расположение символов сильно походило на матрицы.
Он поднял голову. Анна отступила, увидев его слепое, до ледяной ярости сосредоточенное лицо.
– Нет-нет. Я ухожу. Простите, мессир.
– Вы моё чудо, Анна, – пробормотал он и снова уткнулся в записи.
«В конце концов, он мне ничего не обещал, – объясняла она сама себе, поднимаясь в южную башню и кивая на поклоны монахов. – Он мне даже хороших слов не говорил. А я ему – обещала. Вот так штука; выходит, я сама поставила себе капкан и сама, как распоследняя…».
На её кровати лежал роскошный бархатный плащ, подбитый и отороченный куньим мехом. На столе – ноты Фенелоновых «Рождественских кантов» и серьги – вместо тех, что остались на память королевским гвардейцам. Платиновые серьги с шерлами-кабошонами, точно к её перстню. Анна надела их, зарылась лицом в кунью опушку плаща и разревелась.
_ _ _
– Из Паленои?…
– Прибыли.
– Оружейник?
– В расчёте.
– Мерубибх?
– Уехал.
– Сиора?
– Весь день провела здесь, играла Фенелона и читала Ваши книги. Ужин, святой отец?
– Нет, мне ничего не нужно. Ступайте, Ольвин.
Великий магистр постоял несколько минут, прислонившись к двери и закрыв глаза. Дёрнул застёжку плаща. Снял пояс, разогнул меч и тоже уронил. Переступил через всё это и, стиснув зубы, доковылял до кресла – благодарение Богу, наконец-то можно не следить за походкой.
Ему снилось, что в келью просочилась хаисса – искристая змея, лесной дух, порождённый полярным сиянием и утренним туманом. Её прикосновения, вопреки легендам, были мягкими и тёплыми. Она стянула с него сапоги, пододвинула под ноги горячий, завёрнутый в мех камень-грелку, сняла цепь с колесом, расстегнула куртку. Потом внезапно исчезла боль. Магистр заставил себя проснуться.
Не дыша, он смотрел на её склонённый пушистый затылок, на маленькие растопыренные ладошки, – она водила ими над его коленом и бедром. По комнате плыл запах глинтвейна.