| Живое воображение явно рисовало касание пули. Интересно, долго ли длится боль до того, как наступает забытье? |
| It was not the oblivion that he feared, he told himself - indeed in his present misery he almost looked forward to it. Perhaps it was the finality of death, the irrevocableness of it. | Он убеждал себя, что страшится не забытья - оно будет избавлением от тоски, почти желанным - но окончательности, необратимости смерти. |
| No, that was only a minor factor. | Нет, даже не это. |
| Mostly it was instinctive fear of a sudden and drastic change to something completely unknown. | Скорее он инстинктивно боялся перемены, переходу к чему-то совершенно неведомому. |
| He remembered the night he had spent as a child in the inn at Andover, when he was going to join his ship next day and enter upon the unknown life of the Navy. | Он вспомнил, как мальчиком ночевал в Андовере - на следующий день ему предстояло взойти на корабль и окунуться в совершенно незнакомую флотскую жизнь. |
| That was the nearest comparison - he had been frightened then, he remembered, so frightened he had been unable to sleep; and yet 'frightened' was too strong a word to describe the state of mind of someone who was quite prepared to face the future and could not be readily blamed for this sudden acceleration of heartbeat and prickling of sweat! | Наверно, точнее сравнения не подберешь - он был тогда напуган, так напуган, что не мог спать, и все же "напуган" - слишком сильное слово, чтоб описать состояние человека, полностью смирившегося с будущим, который не виноват, что сердце колотится и по всему телу выступает пот! |
| A moaning sigh from Bush, loud in the stillness of the room, distracted him from his analysis of his fear. | В ночной тишине громко застонал Буш. Хорнблауэр отвлекся от анализа своих страхов. |
| They were going to shoot Bush, too. | Они расстреляют и Буша. |
| Presumably they would lash him to a stake to have a fair shot at him - curious how, while it was easy to order a party to shoot an upright figure, however helpless, every instinct revolted against shooting a helpless man prostrate on a stretcher. | Наверно, привяжут к столбу - удивительно, как легко приказать солдатам стрелять в стоящего, даже совершенно беспомощного человека, и как трудно - в простертого на носилках. |
| It would be a monstrous crime to shoot Bush, who, even supposing his captain were guilty, could have done nothing except obey orders. | Это будет чудовищным преступлением. Пусть даже капитан виноват, Буш только исполнял приказы. |
| But Bonaparte would do it. | Но Бонапарт пойдет и на это. |