— Извините нас. Извините, — вяло пролепетал тот. — Ведь мы же встретимся хотя бы на том свете. — Он смотрел на меня неподвижным, бессмысленным и даже каким-то оцепенелым взглядом. — Но не говорите ей ничего. Пожалуйста. А я буду ходить на цыпочках, если ей надо. И даже снова изучать этот бентос, как она меня учила. Экскьюз…
Другой безуспешно старался взять у него магнитофон, уже обхватил за плечи, потряс, словно растормошил, и так, обнявшись, они снова поднялись в столовую.
Я попытался усмехнуться, глядя им вслед. В Ростове это был мраморный красавец. Но если он не муж Веры, то в таком случае кто он? Не на этот ли белый катер приглашал меня в Ростове Глеб Степанов?
Я медленно побрел назад, к повороту, замечая, что вокруг меня по какой-то странности словно исчезли звуки, а пролив стал самой обыкновенной да еще и мутной водой. Что означала эта дешевая комедия?
Я дошел до поворота и увидел, что Вера сидела, выпрямившись, сложив руки на коленях и, застыв, смотрела в какую-то точку моря, а моя папка лежала возле нее на лодке, раскрытая, брошенная.
Я сел рядом с ней. Она молчала, и я ощущал безразличие и даже какую-то отупелость от оглушающей обиды, от собственной беспомощности, что доверился ей, что поставил себя в зависимость от того, каким при ее воображении виделись ей лиманы, от того, что позволяли себе руки мальчишек, когда-то гонявшихся за ней по обрыву, и даже от того, кто были в Ленинграде ее соседки по общежитию и что предпочитали: жюльен в «Астории» за деньги чужого мужа или бутылку пива с начинающим художником в баре возле Казанского собора, где надо было к тому же отстоять очередь, и, возможно, под моросящим дождем. Я откинулся назад, протянул за ее спиной руку, взял папку, закрыл и положил себе на колени.
— Я прочитала, — вдруг произнесла она, не поворачиваясь.
— Так быстро?
— Да, я прочитала.
Она сняла туфли, поставила ноги на лодку и, найдя положение поудобнее, обхватила колени руками, зыбкая, как покачивающееся изображение в телевизоре. Моя встреча с этим бывшим каменным красавцем, конечно же, не просто недоразумение.
— Я должна вам теперь что-то сказать? — выговорила она. — Я знаете о чем сейчас думала?.. Какая нервная у вас профессия…
— Вы преувеличиваете, Вера, — сказал я. — Все куда проще.
— Как проще? — словно насторожилась она. — Я вам признаюсь, мне показалось, что эта история умирающего в лодке человека… старого человека… она не о смерти. Я читала, и мне все время хотелось, чтобы он произнес слово ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ, хотя, конечно, это не его слово… Для чего, для чего мы все живем? Он, я, все? Кто же мы, что мы? — Она говорила как будто самой себе. — Больное море — больной Степанов. Я не знаю, умышленно ли это сделано, но я для себя решила… я поняла… Я поняла: если море будет живое, значит, не напрасно жил Степанов. И для меня все время звучало, звучало это слово: ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ. И я тоже как будто сидела в той лодке, такое я ощутила желание дослушать этого старика до конца. Он весь в мыслях о море. Как море — так он. От этого вся его жизнь чиста… Вот этот его сон, когда он во сне видит Назарова…