И все же, пока Настя была рядом со мной, сидела в такси рядом со мной, я имел право не признавать себя полным банкротом. Теперь она стала единственным смыслом моего нового бытия. Моим воздухом, моей целью, за которой я готов был бежать даже на край света, благо рюкзак с бутылками мы уже закинули в гостиницу, и я снова был налегке.
И опять за стеклом разлетались подсвеченные фонтаны. Здравствуй, Ростов, город щедрых красавиц. Ладно, будет вам музыка.
…Моя королева как будто стала добрей. Сидела передо мной, пород пустыми пока что бокалами и уголком одного глаза посматривала на танцующих между столиками, а уголком другого обещала мне, что ни в жизнь не забудет, чего стоят златые горы и реки, полные вина. Табачный дым и звон стекла образовывал веселье взрослых, которые приходили сюда, чтобы построить красивую картинку из рассыпанных детских кубиков, подобрав цвета и рисунки по своему разумению, если, конечно, удастся. Этим здесь и занимались. Фантазировали кто как мог. Подносы гнулись от бутылок. Во входную дверь стучали кулаками, ботинками и сапогами. Мы с Настей тоже должны были сложить свой веселый пейзаж, где, наверное, будет плакать ива, бежать голубая с чистой водой речки и где попозже золотая луна, возможно, поднимется над пахучим и мягким стогом.
— Нет, я пить не буду, — решительно сказала она.
Меня покорила ее застенчивость, чистым румянцем, вспыхнувшая на щеках.
— Правда, — повторила она. — Нельзя.
— Можно, немного можно, — попросил я. — Я-то хотел бы пропить сегодня весь свет.
— А мы в другой раз, — и взглянула на меня выжидая.
А что я говорил?! Вот на моих кубиках, нет, на наших, уже и появился кусок совместного лазурного неба, край белого облака, а под ним в удивительно свежей траве — ослепительно нежные ромашки, мягкие, светящиеся. Пока что не находились плакучая ива и прозрачная речка.
Яства здесь разносили официанты, облаченные во вдохновенную форму строптивых казаков тех самых времен, когда у вольной Аксиньи хватило широты испить до дна весь красный Дон. Безликие официанты в стандартных пиджаках и капроновых манишках уже не могли, очевидно, вызвать прилива творчества.
— Тогда что же? — спросил я Настю, когда возле меня застыли лампасы и скучно склонилась согнутая спина.
— Давайте мороженое, — предложила она, — правда.
Кажется, к этому заказу я прибавил бутылку сухого «Донского». И снова любовался Настей.
— А знаете, вы очень храбрая. Вы ведь бесстрашная, — сказал я ей. — Вы смелая.
— Это почему же? — спросила она, поглядывая на зал, дымя сигаретой.
— Работа ведь у вас опасная. Высоко. Мало ли что…