— А что еще делать, если никто не берет замуж? — засмеялась она, показав всю прелесть звездных зубов. — А в небе зато много мужчин с положением. Не работа, а базар!
— А курить, между прочим, вы не умеете, Настя.
— Не умею, — вдруг густо покраснела она. — От них глаза ест.
Теперь я разглядел, что ей верных двадцать пять и она необыкновенно женственна, такая мягкость была в каждом ее жесте. И я тут же отыскал, нет, это она подала мне кубик, на котором был краешек берега и пушистое облачко. И мне даже показалось, что я нашел длинную ветку ивы, когда вдруг в трогательную и ничем не запятнанную нашу с Настей картинку влезла физиономия самого Глеба Степанова. Да, это был он, а возле него барышня в черном, по всей видимости, найденная им тоже возле того рыбного магазина, таким неимоверно потерянным и даже неуместным здесь было ее лицо, неулыбавшееся, даже суровое. И возле них застыл красавец брюнет в удивительно белом, чистом и ладно сидящем и, наверное, шерстяном костюме от лучшего портного. Они только что вошли и стояли у двери, высматривая свободный столик. Потом прошли недалеко от нас. Барышня семенила ногами, словно у нее не разгибались колени, и по всей фигуре, хотя она и была сложена совсем неплохо, почему-то каким-то образом разливалась тяжесть. Меня поразил несуразно высокий лоб. А платье на ней, оказывается, было вечернее, кружевное. Они сели, и тут Глеб Степанов увидел меня. Я быстро накрыл салфеткой наш с Настей пейзаж, потому что Степанов уже поднял своего товарища и шел к нам, раскинув руки, как будто увидел родного отца. К счастью, затылок, шея и спина барышни остались на месте и даже не повернулись в нашу сторону, не удостоили нас вниманием.
— О, я смотрю, вы люди целеустремленные, — уже говорил нам Степанов, а потом, повернувшись к изваянию в белом костюме, который был или киноактером или продавал мимозу возле метро, представил меня: — Сам, выражаясь научно, преемник великого Кони. Ну, конечно, не при исполнении служебных обязанностей. — И снова повернулся ко мне: — Ну, если вы предпочли встрече со мной такую компанию, я вас не осуждаю.
Человек в наряде из белого мрамора сперва впился в меня пустыми лунками своих глаз, но, обнаружив на моем лице полное непонимание греческой скульптуры, потянул Глеба Степанова к своему столику.
— Все, все, — доверительно кивнул мне Степанов. — Мы не помешаем. У нас тоже дама.
Их дама, кажется, потяжелела еще больше. Спина ее стала просто пудовой.
До чего же ласковым ветерком снова повеяло от синей речки, высокого неба и Настиных глаз. И, когда постаревший внук деда Щукаря принес мороженое, я уже был влюблен и Настю, как в стрелки своих часов, которые уверенно пересекли одиннадцать, чтобы скоро наконец-то закончить этот день. Но пока я еще держался, настойчиво придвигая Насте полный бокал, который она, почему-то вздыхая, отодвигала.