Оскар чувствует, что его совсем разморило от полдневного зноя, что слишком он нудно и длинно мысленно бормочет об этом самом хлебе, о своих обидах на Ларису и, того гляди, совсем задремлет. В башке уже звенит. Он делает усилие и, шатаясь, идет к воде...
Освежившись, накупавшись, выяснив на том берегу у аборигенов, что хлеб есть («Лариса, сегодня хлеба нет!»), он выскакивает и бежит, облитый блеском, по берегу... Глядит на Ларису. Она стоит к нему спиной, выжимает прополосканное белье и бросает его в таз. Толик в стороне, под ивами, лежит и слегка посапывает. Газета мерно вздымается на его спортивном торсе. Налетел с реки ветерок и катнул газету вдоль по песку. Оскар сел, обхватив руками мокрые колени, и глядит.
Странно катится газета! То ворохнется судорожно по песку, то прильнет, снова рванется и снова затихнет. Как солдат, ползущий по-пластунски. Край газеты распахнулся, и виден снимок на развороте: и впрямь солдат на этом снимке. Солдат какой-то чужой, снимок иностранный, что ли. Он в каске, в комбинезоне, а рядом — пленный или кто-то из населения: кажется, девушка. Издали не разберешь. Газета снова катится короткими перебежками...
— Толик, газета! — тонко восклицает Лариса. Толик не слышит, мерно посапывает. Лариса расстилает по траве на солнце белье.
Оскар глядит на ее наклоненную фигуру. Она хорошо загорела, почти бронзовая. Когда она нагибается, видна на коже белая полоска около самых ягодиц, незагорелое место, которое обычно закрывают трусы.
Он вдруг ловит себя на мысли, глупой и дикой, что жаль — он не солдат и сейчас не война. Вот тогда бы... Тогда бы он, прямо из боя, потный, закопченный, вдруг встретил бы Ларису... был бы куда смелее... Какие-то картины стали возникать в его воображении... Тьфу, черт! Сон, просто вздремнул он на солнце, голову напекло. Бред!
Он шумно вздохнул и забормотал что-то.
— Что, армию вспомнил? — прозвучал Ларисин голос.
Распрямившись, она стояла и глядела на него. И весело усмехалась. И счищала ладошкой с бедра присохшие песчинки.
— Да нет, я так, — смутился Оскар.
«Что она, мой сон подсмотрела, что ли? — подивился он. — Телепатия!»
— А вообще, да... Старшина наш Бондаренко припомнился.
— Понятно, — она опустилась рядом на песок, повязала капюшончиком на голове косынку. Потом разлеглась, щекой в ладонь, вытянула длинные ноги.
— Значит, не привезли, Осик?
«О чем она? Кого не привезли?.. Тьфу, она все о хлебе».
От ее близости — опять его охватил волшебный, чуть химический запах ее духов. От этого он ответил невпопад, не то, что хотел.
— Да нет вроде... Я могу сплавать опять, узнать.