Когда она вот так сидела, с ногами, на ступеньке, изгибы ее спины и ног еще больше показывали, какое это крепко сработанное тело. Хотелось глядеть на него, на Галины бедра и ноги, но Мухин стеснялся глядеть и отводил глаза.
— Вы очень интересно рассказываете, — сказал Мухин.
Почему-то они опять перешли на «вы», но не заметили этого.
Она повернулась, посмотрела широко на Мухина. Глаза были дымчатые. Он только сейчас это заметил.
— Ой, да ну, что вы, неужели вам интересно со мной? — она еще ближе пододвинула к нему лицо, расширив глаза.
Забавно это получалось у нее, как в кино. «Ей бы актрисой быть, — подумал Мухин. — Жанной Прохоренко. Да она, пожалуй, натуральнее... Смешная!»
— Интересно, — подтвердил Мухин.
И вдруг взял ее за локоть. Она засмеялась и вскочила.
— А знаете, мне все равно сейчас корову доить. Давайте я вам налью молока...
— Вы и доить умеете?
— Где ваш бидон?.. Ага! Я умею все, что надо в колхозе. — Она весело вышла.
Мухин сказал ей вслед, когда она выходила:
— Ты универсальна, моя бэби, — насмешкой он старался скрыть какое-то непонятное чувство. — Ты просто чудо! Я убит.
И поплелся к сараю, где девушка доила корову…
Потом он шел домой, с тяжелым бидоном в руке, в бидоне шепталась пышная пена, парное молоко булькало. Он шел не спеша, кружным путем, огородами.
Вечер какой теплый и душистый! Вечер напоен медным звоном цикад. Что это цикады сегодня громкие необыкновенно? Оскар слушал не их, а себя: он ощутил в себе тишину, покой. Какую-то умиротворенность и легкость, как бывает на душе и в теле после долгого купанья. Хорошо бы это чувство сохранить в себе на всю жизнь!
Сохранить, а как? Грибы вот консервируют, и ягоды тоже, даже их сок и аромат сохраняется, а этот чудесный вечер — со всеми этими запахами, цветами, таинствами — разве его засунешь для сохранности в бак или в трехлитровую банку? Счастье не засолишь. Не замаринуешь свой час блаженства, своей тихой радости, своего покоя.
«А то бы... Эх, а если бы это было возможно!.. — размышлял с полной серьезностью Мухин. — Вот, скажем, в мире слякотная поздняя осень, на душе — сквозняк, брр... или зима, холодно... — а ты взял, вскрыл баночку июня и хвойного леса, сунул нос в бачок летнего вечера... Как хорошо! Почему до сих пор не изобрели такого? Куда смотрят ученые! Занимаются там чем-то, ракеты, комбинаты, ерундой разной. А вот до этого не дотопали. Позор!..»
Он и не заметил, как дошел до самых Глинок. Вот и крыльцо, и его окликает Лариса:
— Оскар, — она опять кличет его по-псиному, с ударением на «о». — Все в порядке? Есть молоко?