После его ухода я старательно отводил глаза от Лиззи, которая не отходила ни на шаг, улыбаясь одной из самых сводящих с ума улыбок на свете. Ее белокурые волосы, казалось, летали повсюду, а в голубых глазах горело возбуждение. Полагаю, она металась между уровнем «зашибись» и «здорово» и, клянусь, если бы захотела, смогла бы святых соблазнить спуститься с небес.
— Ну? — спросила она наконец.
— Что «ну»? — Я знал, что покраснел и тут же себя возненавидел.
— Ты знаешь, что. — Лиззи хлопнула меня по руке. — Он такой классный! Пригласил тебя… Волнуешься? — Дело в том, что у меня не очень много друзей. Большинство школьных приятелей уже давно женаты и обзавелись детьми. В холостяках остались, как правило, бузотеры и пьянчуги, целые вечера просиживающие в баре. Похоже, Лиззи была моим единственным другом, и она еще не отчаялась устроить мою судьбу.
— Не думаю, что он пригласил меня на свидание.
— Да ладно, — она не унималась.
— По-твоему, он похож на гея?
— Э-э-э… нет. Но ведь ты тоже, поэтому это ничего не значит. Он тебя пригласил и явно расстроился, когда ты отказал. Наверное, он заинтересовался тобой. — Улыбка сияла во всем блеске.
Мои губы невольно расплылись в ответ:
— Не хотелось тешить себя напрасной надеждой, но я точно был бы не против, если бы ты оказалась права.
Люди обычно спрашивают, когда я понял, что гей. Вероятно, они думают, что мне пришло озарение под трубный глас. Но все было по-другому. Более драматично.
Первые звоночки раздались в период полового созревания, когда я сравнивал себя с Брайаном, который на два года меня старше. У него над кроватью висели плакаты с Синди Кроуфорд и Самантой Фокс, а у меня — лишь с автомобилями и футбольной командой «Денверских Мустангов». Я не понимал, чем Брайану нравятся девчонки, но тогда еще не задумывался.
Однажды, когда мне уже исполнилось пятнадцать, отец сходил на игру «Мустангов» и принес мне плакат с командой, вокруг которой выстроились девушки группы поддержки в провокационных позах. Брайан помог мне его повесить, и мы несколько минут молча на него таращились.
— Кого выберешь? — поинтересовался брат.
— Стива Этвотера, — выпалил я не задумываясь.
Он рассмеялся, но как-то нервозно, как будто сомневаясь — не издеваюсь ли я над ним, и уставился на меня с выражением, к которому я позже привыкну: смесь насмешки, замешательства, тревоги. Я смутился, поняв, что выдал неправильный ответ, но не понял, почему.
— Нет, я имею в виду, какую из болельщиц?
Сказать по правде, их я даже не заметил.
Вскоре мои приятели с хвастливыми смешками и дрожащими руками стали обмениваться «Плейбоями» и «Скинмагами». Я не знал, что они испытывали, рассматривая картинки с горячими красотками, но ясно понимал, что я-то точно не чувствую ничего, кроме лёгкого смущения.