| A physiognomy, half Anglo-Saxon, half Franco-American, presented itself in courtyard and corridor, where formerly were seen only faces of pure Spanish type; and instead of the rich sonorous language of Andalusia, was now heard the harsher guttural of a semi-Teutonic tongue-occasionally diversified by the sweeter accentuation of Creolian French. | Лица полуанглосаксонского, полуфранко-американского типа мелькают в коридоре и во дворе, где раньше можно было встретить лишь чистокровных испанцев; а вместо богатого, звучного языка Андалузии здесь теперь раздается резкий, гортанный полутевтонский язык и только изредка музыкальная креоло-французская речь. |
| Outside the walls of the mansion-in the village-like cluster of yucca-thatched huts which formerly gave housing to the peons and other dependants of the hacienda-the transformation was more striking. | За стенами дома, в покрытых юкковыми листьями хижинах, где раньше жили пеоны20, произошли более заметные перемены. |
| Where the tall thin vaquero, in broad-brimmed hat of black glaze, and chequered serap?, strode proudly over the sward-his spurs tinkling at every step-was now met the authoritative "overseer," in blue jersey, or blanket coat-his whip cracking at every corner; where the red children of Azteca and Anahuac, scantily clad in tanned sheepskin, could be seen, with sad solemn aspect, lounging listlessly by their jacal?s, or trotting silently along, were now heard the black sons and daughters of Ethiopia, from morn till night chattering their gay "gumbo," or with song and dance seemingly contradicting the idea: that slavery is a heritage of unhappiness! | Там, где высокий, худой вакеро21 в черной глянцевой шляпе с широкими полями и в клетчатом серапе на плечах, звеня шпорами, важно расхаживал по прерии, теперь ходит надменный надсмотрщик в синей куртке или плаще, щелкая своим кнутом на каждом углу; там, где краснокожие потомки ацтеков22, едва прикрытые овчиной, грустно бродили около своих хакале, теперь черные сыны и дочери Эфиопии с утра до вечера болтают, поют и пляшут, как бы опровергая суждение, что рабство -- это несчастье. |