И они с почтением смотрели на уверенно шагающую по мостику коренастую фигуру капитана. А Седельников улыбался и чувствовал, как беспричинная, непонятная радость охватывает все его существо и уничтожает все следы отчаяния, так мучительно терзавшего его.
Он пошел на ют и здесь, опершись на швартовочные тумбы и круги канатов и цепей, впился глазами в море, уходящее к югу, к острову Гарвея, где осталась случайно встреченная им и так крепко любимая настоящей любовью девушка.
Над той частью моря нависли черные, тяжелые тучи. Казалось, они теснят и давят воду и ту необитаемую студеную землю, где мороз правит свой безумный, безжалостный бал.
Тоскливо сжалось сердце моряка, и даже слезы навернулись на глазах, но в душе его не угас вдруг вспыхнувший огонь надежды. Седельников был уверен, что должно случиться событие, которое изменит к лучшему и направит на новый путь его так неожиданно изменившуюся жизнь. Как это произойдет и отчего, — этого он не знал, но не сомневался в этом.
Был третий час дня, когда командир, сделав последние распоряжения, спустился к себе в каюту и приказал подавать обед.
Это был первый раз за эти четыре дня. Буфетчик и вестовые вздохнули свободнее, и радостнее сделались лица помощников, механиков, штурманов и доктора.
— Наконец-то, — говорил он, потирая руки, — кают-компания опять наладилась. А то какое-то осадное положение было!
Во время обеда ветер посвежел на три балла, и корпус «Океана» дрожал под напором волн, с бешеной силой несшихся по ветру. Иногда казалось, что судно переломилось: так вздрагивало и трещало оно, скользя с верхушки вала в пучину водяной пропасти.
К концу обеда в кают-компанию вбежал закутанный в теплый непромокаемый плащ матрос:
— Вахтенный начальник приказал доложить командиру, что с норд-оста виден парусник и что он терпит бедствие. На фок-мачте у него сигнал «подай помощь», а грот, видно, снесло в море. Какой флаг — не различить!
— Ступай наверх, — приказал матросу Седельников, — и скажи вахтенному, чтобы держался ближе к паруснику и, как будет на виду, доложить!
— Есть! — ответил, поворачиваясь, матрос и быстро вышел из кают-компании.
— Да-с! — заметил старший помощник командира. — Несладко в такой пассат под парусами трепаться в здешней пустыне…
— Однажды, — сказал Илья Максимович, — как только я окончил училище, мне предложил один богатый финн свезти в Пернамбуко груз облицовочного камня и соснового волокна для бумажных фабрик, а обратно захватить бразильского красного и черного дерева. Шел я из Ганге на паруснике в 300 тонн и трепнул меня этот же юго-восточный пассат почти на самом экваторе. Не думал я уйти живым. Потерял оба марселя и кливер, но, к счастью, мачт не поломал. Снесло меня тогда южнее тропика, почти на параллель порта Ротаро, на 600 верст без малого южнее Пернамбуко. Помню я этот город отлично и с той поры всегда жалею тех, кто под парусами плывет в этих местах.