Вернувшись домой, я вспомнила о кассете, которую мне утром дала Натали. Каждый вечер, закрывая за собой входную дверь, я делаю одно и то же. Складываю платок, вешаю пальто на плечики и кладу перчатки на платок, подув в них, будто надуваю воздушный шарик; привычка эта, наверно, несовременная, но другого способа расправлять их я не придумала.
Вчера я поднялась к себе в кабинет, даже не раздеваясь, и поставила кассету на магнитофон.
Я вздрогнула, настолько резко прозвучало это простое и короткое слово.
«О, какая она прекрасная актриса», — сказала бы моя мама, если бы услышала этот патетический возглас. В ее времена люди еще не отвыкли от таких драматических чувств, как достоинство, целомудрие, не отвыкли помнить о нанесенном оскорблении и о большой вражде и выражали их без стеснения и нюансов. Сейчас, слава богу, их избегают даже в театре, и редко услышишь возглас на такой ноте, как это «мсье», буквально поразившее меня в самое сердце.
«Мсье, я должна поговорить с вами откровенно, не знаю, что произойдет, если я не освобожусь от бремени душащих меня слов…»
Я обратила внимание на слово «освобожусь», немного устаревшее и более книжное, чем «избавлюсь», которое так часто теперь употребляют и которой, безусловно, звучит более современно.
На этом месте голос Натали захлебнулся в, рыданиях, слова, казалось, душили ее, надо было слишком много сказать слишком неотложного. Последовала жутковатая пауза, слышно было только, как тяжело дышит Натали, не в силах выровнять дыхание.
«Я начала свою службу в Центре с вами, вы приняли меня на работу, хоть у меня не было ни квалификации, ни дипломов, вы многому научили меня, помогли преодолеть неуверенность в себе, так свойственную начинающим. Без вас, конечно же, я не стала бы такой секретаршей, какая я есть, и за это я была вам очень признательна, пока вы относились ко мне как к человеку.
Вы прекрасно знаете, с каких пор я перестала для вас существовать в этом качестве. Все шло хорошо, пока у меня не появился собственный кабинет, благодаря перестройке, осуществленной по вашей же просьбе. Именно тогда в вас проснулась жажда повелевать. Эта перегородка между нами ущемляла вас в вашем праве смотреть на рабыню: непосредственное наблюдение, которое не унижало моего человеческого достоинства, вы сменили на тиранию подслушивания. Вы стали прислушиваться к моей пишущей машинке и приравняли меня к ней. О, вы музыкальны, у вас тонкий слух, вам легче удалось обнаружить мои слабые места, слушая, а не наблюдая за мной!
Я не была тверда в орфографии и испытывала некоторое затруднение при написании писем по вашим указаниям. Всего этого вы даже не заметили, потому что по прошествии самого короткого времени я научилась прекрасно справляться со всеми заданиями, которые вы могли придумать для меня: словарь существует для таких бедных девушек, как я, родившихся среди необразованных людей, и я не роптала, если бывала вынуждена порой потратить несколько минут в обед или после шести, чтобы исправить свои погрешности, и никто их не замечал, даже я сама, может быть.