На полдороге она останавливается, перевешивается через перила и улыбается — по всей видимости, мне.
— Вы что-то задержались сегодня, Франсуа Кревкёр, поспешите, вас, наверно, заждались. Никак не думала застать вас в театре в такое время.
Она меня знает, а мне ее лицо совершенно ничего не говорит. Я сражен такой несправедливостью. А маленькая насмешница смотрит на меня сверху вниз и словно читает мои мысли:
— Вы никогда не смотрели «Жирофль» до конца, мсье Кревкёр? Вы никогда меня не видели?
Но ведь в первый же день, закончив свою роль, я спустился в зал и, стоя у входной двери, просмотрел балетный финал «Жирофль». Когда я сам участвую в спектакле, в зале мне как-то не по себе. Иллюзия быстро выдыхается, если пытаешься проникнуться ею, сидя в кресле партера.
— Клянусь вам, я видел «Жирофль» до конца.
Я выпалил эти слова сразу, не думая о том, что они могут быть обидны, но почему-то против обыкновения не сгораю от стыда.
Сесиль уже внизу.
— Значит, я совсем серенькая и незаметная.
В ее улыбке сквозит тревога. Я роюсь в памяти. Не понимаю, как я мог пропустить Сесиль. Лицо у нее довольно обычное, но пластика незабываема. Она смотрит на меня, продолжая держаться за перила. Ни тени жеманства. Ни стеснения, ни развязности: она естественна и строга, даже когда шутит. Всю жизнь я пытался понять, чем объясняется моя тогдашняя слепота, и понять не мог: разве что тем состоянием полной прострации, которое настигает меня при переходе от иллюзии к реальности. О том, что я испытал тогда, я не говорил никому, даже маме. Но вот я говорю об этом с Сесиль, и она как будто понимает меня.
— Меня зовут Сесиль Ларсан, — говорит она, — и моя фамилия очень веселит тех, кто читал Гастона Леру. Помните, Ларсан, этот дьявол…
— «Дом священника все так же прелестен, и сад все так же чарует взор…»
Мы хором процитировали известную фразу из «Тайны желтой комнаты». В моей памяти мгновенно всплывает один мой школьный приятель, который говорил в подобных случаях: «Мы умрем в один день», и я говорю себе, что охотно умер бы в один день с Сесиль, ибо мир без нее не представляет для меня интереса.
— Что вы думаете о «Жирофль»? — спрашивает она.
— Честно говоря, не понимаю, почему зрители редеют…
— Редеют? Вы хотите сказать — бегут? Спасайся кто может! А ведь мне спектакль тоже нравился.
— Нравился? А теперь?
— Понимаете, как ни стыдно в этом сознаться, но мне уже не может нравиться спектакль который перестал нравиться зрителям. Как бы вам это объяснить… Я просто считаю, что зрители всегда правы.
Машинально я задаю вопрос, который всегда задавал маме: