— Вчера, — говорит Агата, — на Восток было не проехать, а на Запад — пожалуйста.
— Да и сегодня, — вторит ей молодая женщина в чалме, красивая какой-то флорентийской красотой и одетая, как всегда, во все черное, — даже сегодня на Запад легче проехать.
— Правда? — спрашивает Клод. — Вы и вправду так считаете?
И он показывает на застывшие по другую сторону бетонных заграждений машины, избравшие «Запад»: они растянулись так далеко, насколько хватает глаз, в то время как с нашей стороны заметны первые признаки движения. Дама в чалме приносит публичное покаяние: да, в самом деле, сегодня надо предпочесть «Восток». Молодец Клод.
— Надо сказать, — кричит, чтобы приобщить весь автобус к своему ликованию, ее соседка, — надо сказать все же, что ему посоветовали сделать этот выбор.
— Все это замечательно, — говорит Клод, — здесь-то мы продвигаемся, но вы видели, что там, впереди, за поворотом?
И действительно, в пяти-шести метрах перед нами — полнейшая неподвижность.
— Не надо так далеко заглядывать, — кричит Агата.
Перед нами маячит широкий зад 297-го автобуса, украшенный рекламой бюстгальтера «Вьюнок».
Клод скучает меньше, чем когда бы то ни было, а все, кто сидит впереди, изучают пассажиров 297-го автобуса, все, кроме молоденькой индианки, одетой по-европейски, — она единственная из всех сегодня вяжет, тогда как никто вроде бы и не думает ничем заниматься, и продолжает вязать, не поднимая глаз. Она как бы представляет свой родной континент в живой картине; можно подумать, что некий режиссер посоветовал ей ни в коем разе не обращать внимания на действия партнеров. Впрочем, у всех у нас вид статистов, действиями которых руководят, да и беззаботность, вселившаяся в нас, как бы идет откуда-то со стороны.
— «Аламассе, Бюлль и компания», — выкрикивает Жан-Франсуа точно старатель, извлекающий золотой самородок со дна реки.
Слева и справа от нас машины чуть продвигаются вперед.
— Теперь надо искать окольных путей, — рекомендует Агата.
Машины так плотно прижимаются к нам, что я не могу разглядеть головы тех, кто в них сидит. Например, я никогда не узнаю, какое лицо у этой женщины за рулем, чуть откинувшейся в своем оранжевом кресле. А сзади белокурая девчушка с гладкими, забранными назад волосами то и дело прижимается носом к стеклу, она настолько крохотная, что ее видно всю.
Вообще-то кольцевая автострада нравится мне тем, что здесь уж ни с кем не встретишься, но вечные заторы мешают ей выполнять свое назначение, то есть оберегать нас от всяческих посторонних контактов; эти пробки заставляют нас жить в вольной и шумной атмосфере ярмарки, а этого я, насколько возможно, пытаюсь избегать.