И матрос, якобы, не моргнув глазом, отрапортовал:
— В пятой каюте, ее там дездемонят.
Правда это или нет — история умалчивает, но байка существовала. Наша жизнь в Феодосии была регламентирована работой полигона, и там орудовали разработчики и испытатели, люди гражданские, которые, если не было стрельб и пусков, закрывали море «на замок» ровно в 17.00. Мы шли в базу и уже на подходе к порту, волейбольная команда во главе со мной, стояла на юте в полной боевой готовности. Как только опускали трап — мчались на городскую волейбольную площадку и до ужина играли с городскими ребятами. Командир и замполит приветствовали это, а мне, как физоргу, было просто необходимо подготовить команду, ибо в Севастополе мы играли на первенство эскадры. Команда была хорошей, двое были перворазрядниками и выступали мы весьма успешно.
Наша семья жила в Феодосии в маленькой комнатушке, куда влезала кровать, стол, шкаф и пара стульев. Дочь спала в огромном фибровом чемодане, куда при переездах влезало все наше скудное барахло. Чемодан ставили на ночь на стол, а утром снимали. Взрослой дочери я иногда напоминаю, что не в богатстве и красивой мебели счастье, что были времена, когда она спала в чемодане, а мы с женой еле помещались на кровати, но были жизнерадостны и веселы. С хозяевами жили дружно, вместе по воскресеньям ходили на пляж, отмечали какие-то праздники. Все было тогда гораздо проще и скромней, что не мешало нам искренне веселиться и быть счастливыми.
Пребывание в Феодосии запомнилось еще и тем, что меня впервые крепко надули. Дело в том, что для обогрева в осеннее и зимнее время нам выделяли по лимиту каменный уголь. Кажется по тонне на семью. И вот при переезде в Феодосию, я снял какой-то флигелек, холодный и сырой (другого не нашел) заплатил за 2 месяца вперед и завез уголь, а через неделю мерзавец хозяин заявил, что раздумал нам сдавать, ибо к нему едет какая-то родня. Пропал уголек! И так бывало, но крайне редко, ибо в последующие многочисленные переезды мы сталкивались с хорошими людьми. А с хозяевами в Севастополе переписывались потом лет двадцать.
Однажды в Феодосии я впервые понял, что такое туман в море. Возвращаясь в базу из похода, вблизи Феодосии, попали в такой густой туман, что не видно было абсолютно ничего. Навигационная радиолокационная станция, имеющаяся у нас на вооружении, имела мертвую зону и метрах в пятидесяти от корабля мы ничего не видели. Я уже был на мостике, ожидая швартовки, и подготовился к роли «черного ящика». Командир приказал:
— Доктор, давай к рынде и непрерывно подавай сигнал, чтобы обозначить нас для других кораблей. Кроме этого корабль подавал гудки. Несмотря на эти меры, я вдруг отчетливо увидел, как из тумана выплывает какое-то судно, чуть-чуть не пропоровшее наш нос. Я яростно звонил в рынду, чуть не оторвав ей язык, а этот болван все равно прошел в нескольких метрах от нас, здорово напугав всех. Тогда впервые понял, что такое туман на воде, не видно ни зги и очень опасно, ибо чревато столкновениями.