Время шло. На исходе четвертого года моей службы на эсминце, ушел на повышение капитан 3 ранга Мищенко (Румпель). Его назначили старпомом на первый ракетный крейсер ЧФ «Дзержинский», где через пару лет он дослужился до командира, а затем ушел в штаб Северного флота. Я привык к нему, к его характеру, к его манере говорить с подчиненными. Он оставил след в моей памяти, как оставляет след первая учительница. Надолго, на всю жизнь. Во многом благодаря ему я стал по-настоящему корабельным офицером, а не просто медиком. На его место пришел высокий, широкоплечий, несколько угрюмый и малоразговорчивый капитан 3 ранга Огородников. Он командовал нами недолго и запомнился мне тем, что при швартовке отдавал на 30–50 % меньше команд, чем Мищенко, и швартовался прекрасно. Все говорили, что он был сильный и умелый командир и не удивительно, что в дальнейшем, когда он был назначен на более новый и продвинутый эсминец 56 проекта, получал призы за отличные стрельбы. Борис Афанасьев, как я уже говорил, был «сослан» в ракетные войска и старпомом стал капитан-лейтенант Довбня. Мне стало с ним менее комфортно, ибо Борис Васильевич-то был до 18.00 строгим начальником, а затем другом. Довбня же был моим прямым начальником 24 часа в сутки. Сменились штурман, артиллерист, помощник командира, многие младшие офицеры и лишь я да Вася Празукин твердо сидели на своих местах без движения вверх и даже вниз. Такая стабильность меня не радовала, годы шли, академические знания таяли, не подкрепляясь практикой, будущее было туманным, и я решил действовать. Пока был Огородников командиром, он от меня отмахивался, как от мухи:
— Доктор, как будем стоять в ППР — идите в госпиталь, практикуйтесь, я вас не держу. Я все понимаю.
И я после КУМСа (курсы первичной специализации) пасся в первом терапевтическом отделении ГВГ ЧФ, которым руководил полковник м/с Рубанов Яков Абрамович. Это был моложавый (ему было 39 лет), очень энергичный и доброжелательный человек. Будучи по происхождению евреем, он не раз говорил: «Мы, русские люди…» и добавлял, что мы должны делать будучи русскими людьми. В войну он был партизанским доктором в Крыму, а это было очень опасно, ибо крымские партизаны не поддерживались местным татарским населением, а чаще просто предавались и выдавались немцам. Он был потенциально дважды смертником, как партизан и как еврей. Я был в него просто влюблен и ходил за ним по пятам. Это был прекрасный врач-терапевт, обладающий, кроме знаний, великолепной медицинской интуицией. Заметив мое рвение в изучении терапии, он говорил: «Ты у меня третий на очереди по переводу с корабля в госпиталь». Кстати, это обещание в дальнейшем он выполнил. А пока я сам искал способы уйти с корабля на лечебную должность.