— Александр Трофимович? — незнакомец подошел и с улыбкой подал руку. — Я от Юрия Петровича. Можете называть меня Анатолием Ивановичем.
— Прекрасно, — промямлил полковник, хотя ничего прекрасного в сложившейся ситуации не находил. — Кого вы официально представляете?
— Управление по борьбе с организованной преступностью ФСБ, — понизил голос Анатолий Иванович, подхватил Мякишева под локоть и увлек его за собой из приемной. — Говорите, что там у вас? Ну?
— Пистолет, — решившись, выдохнул Трофимыч. — Пистолет Серова, из которого убили агента и Горелову.
— Что?!
— Да, — горько усмехнулся Мякишев. — Сегодня я обнаружил его в своем шкафу, где хранятся папки с отчетами.
— Прелестно, ничего не скажешь, — Анатолий Иванович задумчиво потер подбородок. — Я готов вам помочь во всех вопросах. Можете не сомневаться: при мне вас никто не посмеет задержать, у меня есть весьма широкие властные полномочия. Вы, надеюсь, продумали, как следует поступить?
— Естественно, — осклабился немного приободрившийся Трофимыч. Но, сказать по правде, не мог думать ни о чем, кроме спасения собственной шкуры. — Знаете, как в Священном Писании? Аки дадено…
Прожив у Славы дней десять, Сергей привык к некоторым странностям хозяина квартиры и даже подружился с ним. Кроме того, он заметил за собой, что частенько относится к Тарасову с некоей жалостью, чем-то похожей на жалость деревенских жителей к убогим умом. Нет, непризнанный гений композиции не отличался скудостью ума, но вот в житейских и бытовых вопросах, в отношениях между людьми и в особенности между полами он проявлял удивительную инфантильность и служил примером абсолютной неприспособленности к современному бытию. Иногда Серов диву давался — как это композитор вообще дотянул до тридцати с лишним лет, не вляпавшись в самые ужасные передряги? Но поговорить со Славиком на отвлеченные темы было крайне интересно.
— Вот, к примеру, Чайковский, — стрельнув у квартиранта сигарету и блаженствуя после сытного обеда или ужина, начинал философствовать Тарасов. — Запад его не прочитывает, как нужно, для них он только удивительный феномен сантимента, а у нас вообще превращается в символ свободы сексуальной ориентации. Даже «Пиковую даму» переделывают. Кошмар! Или Скрябин: разве его иностранцы поймут? Он же весь словно соткан из тончайших импульсов, созвучных русской душе. Кстати, ты знаешь, какая самая русская опера?
— Нет, — слушая его, улыбался Сергей. — Сделай милость, скажи.
— «Князь Игорь» Бородина. Там целых три басовых партии, а лучшие басы всегда родились в России.