Лето брало разгон. В этих местах оно жаркое и пронзительное. Зной, устанавливаясь, стоит столбом и даже как бы затвердевает, стекленеет, пропущенный через здешнее небо, как через громадную, вогнутую увеличительную линзу. Поймаешь в детстве волосинку солнца в лупу, а на выходе, будучи сфокусирована, сконцентрирована на клочке газеты, она обретает свойства невидимого калёного жала: газета начинает дымиться, желтеть, стремительно, многажды ускоренно проживая свой недолгий век — буквы прямо скачут, испаряясь в ней, в вечность.
Над этим волжским понизовьем, соединяющим два берега — Европы и Азии — и приходится, наверное, центр благословенной нашей двоякой линзы, обнимающей нежно половину света. И сбираясь, конденсируясь с громадной своей, полусветной округи, жара, солнечный ветер именно здесь делают пробоину: в июле-августе здешняя степь курится.
Божественный и строгий оттиск свой солнце ставит не только на земле, на травах ее и колосьях, но и на всем живом: державное тавро его, что сходит потом в течение целого полугода, возникает, стремительно проступает на человеческих лицах, на детских выгоревших маковках, на тяжелых и смуглых плодах и даже на овечьей шерсти, которая, отрастая после весенней стрижки, приобретает в своей нежной глубине медовый мериносовый отлив — именно он и греет потом, в зимние холода, не только овцу, но и человека, ею попользовавшегося.
Катер их с размаху, как с ледяной горы, врезается в самую сердцевину легендарного Хазарского царства — ну да, косвенное представление об извечной знойности здешних мест дает и один из древних, весьма любопытных и очень чтимых наукою документов: чудом сохранившееся единственное письмо одного из хазарских правителей, если память не изменяет, четырнадцатого по счету, своему другу, испанскому иудею, знатному жителю далекой Кордовы, в котором тот, описывая свое царство, по существу живописует бегство свое от жары.
Ясно, как божий день: кто же останется недвижим на таком нестерпимом солнцепеке, имеючи столь безграничные возможности как в средствах передвижения, так и в средствах вообще? Последний смерд и тот не усидел бы, дай ему осла, желательно золотого, или набитую баксами переметную сумку впридачу к ослу, ишачку обыкновенному.
У кагана же проблем ни с тем, ни с другим, судя по письму, не было.
Царство наше обширно, — рассказывает каган, — и ранней весной из столицы нашей, города Итиль (а он, если верить Артамонову и Гумилеву, и расположен где-то в этих местах, чуть пониже, уже в дельте) мы выезжаем со двором нашим на юг и разбиваем там стоянку…