Выбирать не приходилось, и парень с помощью летуна переоделся. Выглядел он теперь весьма своеобразно: в целехонькой гимнастерке и покрытых бурыми пятнами засохшей крови, располосованных на раненом бедре галифе. Впрочем, подол обновки частично прикрывал рану: ремень-то у него реквизировали вместе с кобурой и ножнами. Кстати, жалко: хороший был ремешок, офицерский, кожаный, сколько экспедиций с ним прошел. Особиста тоже попытались привести в более-менее нормальный вид, заставив смыть с лица следы вчерашнего допроса. Безрезультатно, разумеется: заплывший глаз и почерневшие, распухшие губы никаким умыванием пусть даже холодной колодезной водицей не скроешь. Зато все трое хоть напились вдоволь, благо фрицы не препятствовали. Наблюдавший за процедурой лейтенант, видимо, пришел к тому же выводу – покривившись, раздраженно дернул свежевыбритой щекой и обреченно махнул рукой, призывая идти следом.
Повели к вчерашней штабной избе. Контрразведчик, прямой, словно шпагу проглотил, топал первым, презрительно задрав подбородок. Десантник с Борисовым двигались следом, словно два кореша, накануне изрядно перебравших лишку. В смысле, что шли хитрым противолодочным зигзагом, пошатываясь и постоянно отклоняясь от прямолинейного курса. Пока шли, Леха огляделся, стараясь не привлекать внимания и головой особенно не вертеть. Не служи он в армии, хрен бы заметил царящее в деревне оживление. Но он-то как раз служил и потому мог с уверенностью сказать, что весь личный состав уже не первый час на ногах, а то, что по узким улочкам никто зазря не шарится, так это исключительно заслуга младших командиров с прочими унтерами, или кто тут у фрицев вместо сержантов? Короче, в расположении царила атмосфера эдакого тихого аврала, когда все знают, что вот-вот приедет важная шишка, но не знают, когда именно и с какой целью. Не ошибся, стало быть, Иван Михалыч. Ладно, нечего раньше времени булки сжимать, поглядим пока, что к чему…
В избе их сразу усадили на стоящую под бревенчатой стеной лавку. По сторонам вытянулись двое конвойных – не тех, вчерашних, новых. Эдаких… с иголочки. Ни одной складочки под ремнями портупеи, все строго по уставу. Каски на головах, подбородки выпячены, взгляды в никуда. Да еще и с примкнутыми к карабинам штыками – Леху аж жаба задавила, когда вспомнил свой отобранный «ножичек». Не, ну не суки, а? Такой артефакт сперли!
Комната оказалась достаточно просторной и светлой, с выходящими на две стороны света окнами, по два в каждой из стен. Недавно побеленная русская печь в углу (в принципе парень ни разу в жизни настоящей русской печи не видел, но отчего-то решил, что это именно она). Массивный, потемневший от времени буфет под одной из стен, рядом с ним – ведущая в заднюю комнату, спальню, видимо, дверь. За стоящим по центру комнаты столом сидит немолодой, за пятьдесят, гитлеровец с увенчанными «розочкой» витыми серебристыми погонами – нужно полагать, тот самый оберст-лейтенант, к которому их вечером не пустили. Тот, что принципиальный противник насилия, угу. Соседний стул занимает офицер с такими же серебристыми погонами-плетенками, только пустыми, – логически рассудив, Алексей решил, что он в майорском звании. Ну, а полковник, по-ихнему оберст, стало быть, должен носить по два ромба. Еще один немец с сиротливо-пустыми лейтенантскими погонами располагался на массивном табурете в самом углу, демонстративно держа руку на расстегнутой кобуре. Ну, хоть в знаках различия немного разобрались.