Лет уже через пять, снова на вечеринке у Балбошиной встречаю мою мучительную фемину. В первый момент я испугался — сейчас внутри заноет! Нина выглядела очень хорошо: загранично, «успешно».
Ничего внутри в тот момент, как ни странно, не шелохнулось.
Кто мы теперь друг другу? Старые знакомые. Можно даже поцеловаться.
О ребенке она тогда ничего не сказала. Или что-то было в разговоре? Не помню. Я был слишком не в состоянии напрягаться и вникать. Отряхивал прах со своих ног и сбрасывал кандалы. Это уже не мое, это уже не ко мне! И взлетел.
И почти не вспоминал потом, до самого появления Майки.
Почему она тогда мне ничего не сказала прямо?
Может быть, Гукасян и Коноплев в тот момент еще имелись в наличии, и на них она рассчитывала больше?
Не знаю, и знать не хочу. Один спился, другой сидит.
На выходе из бульварной аллеи меня встретил порыв прохладного и пыльного мартовского ветра. Я на секунду заслонился рукавом, а когда убрал руку, остановился от неожиданности.
Справа от Тимирязева стоял Коноплев. Я сразу понял, кто это. На дне памяти у меня лежала та зимняя картинка, и сегодняшняя весенняя, наложившись на нее, дала эффект абсолютного и мгновенного узнавания.
Он меня увидел и не сдвинулся с места. Тоже узнал? Что она ему тогда обо мне рассказывала? Показывала фотографию? Зачем? Просто догадался, кто я? Нет, кажется, мы все же были в одной большой компании. Я подошел ближе, поскольку это была моя обязанность, ведь это я опоздал на встречу.
Коноплев смотрел на меня напряженно. Спросил:
— А где Нина?
Вопрос, конечно, сбил меня с толку. Я хотел в ответ спросить у него, где Майка, но она сама мне ответила, выскочив из-за памятника, сверкая злыми и веселыми глазами.
Мы с Коноплевым покосились на нее и вернулись к рассматриванию друг друга. Стараясь что-то понять и медленно что-то понимая.
— Ты спился и умер, — сказал я ему.
— А ты утонул в Крыму в бурную погоду, — ответил он мне, дойдя до той же стадии в своих размышлениях, что и я. И мы сразу же покосились на Майку. Она показала мне язык и сказала, почему-то с презрением в голосе.
— Ты знаешь, что брат Эдуарда Шеварднадзе погиб в Брестской крепости?
— Майя, — протянул Коноплев к ней ладонь, чтобы успокоить.
Она резко отпрыгнула в сторону и обижено прошипела:
— Но ты же сам говорил!
— Я это говорил редактору, и…
Майка тут же прислонилась к моему боку и показала Коноплеву язык.
— А мы с дядей Женей обошли всех музыкантов, которым набили морду.
Коноплев посмотрел на меня понимающе, но без приязни.
Мне вдруг пришла в голову мысль.
— Маечка, а дядя… Рудик, ты его знаешь?