— А ты откуда все это знаешь?
— Был у меня до тебя штурман-англичанин, из высокородных. Может, даже графский сын. Знавал самого Джона Хокинса, одного из лучших корсаров Елизаветы. Он прибился к Хокинсу на корабль после какой-то скверной истории, которая могла стоить ему головы. Вот он много чего рассказывал о порядках в английском королевском дворе. Нравы там, доложу я тебе, что в матросском борделе на Гоа…
Закончить свое увлекательное повествование Антонио де Фариа не успел. В дверь постучали, и не как слуги, — осторожно, тихо, словно с придыханием, — а сильно и дробно, будто ударили в бубен-тулумбас.
— Входи, Митка! — откликнулся де Фариа, недовольно поморщился — слишком много московит воли себе взял.
А то, что это стучал именно он, бывший пират мог побиться об заклад.
Он угадал — на пороге встал Митька Бобер, как всегда, запыхавшийся от быстрой ходьбы, с круглым румяным лицом в веснушках, уже успевшим загореть под весенним солнцем. На испанской службе он изрядно откормился, приоделся и даже раздался в плечах, поэтому трудно было узнать в нем недавнего корчемного забулдыгу в рваной одежонке. Поклонившись по русскому обычаю, — едва не достав рукой пола — он сказал:
— Желаю всем здравствовать!
— Садись, Митка, рассказывай! — нетерпеливо молвил Фернан Пинто. — Как там наши дела?
Привычка московитов бить земные поклоны была испанцам в диковинку. Иногда для большего подобострастия или показывая, как они умеет ценить оказанную милость, русские касались земли даже не одной, а обеими руками. Если же боярин оказывал милость или покровительство какому-нибудь дворянину более низкого звания, то последний становился на колени и с силой бил челом оземь. Поэтому у многих московитов на голове имелись мозоли.
— Брать можно вашего Степана, аки медведя в берлоге, — весело ответил Бобер.
— Нашел?! — в один голос воскликнули идальго.
— А то как же… — Митька, даже сидя, ухитрился гордо подбочениться. — Мы такие… Отыскал я евойную крепостцу. Трудное дело было, скажу вам откровенно… — Он жадно посмотрел на сулею зеленого стекла, которая стояла на полке.
— Где она? — быстро спросил де Фариа, прервав намечавшееся выступление Митьки, в котором хотел расписать свои тяжкие труды и все невзгоды, которые он преодолел с риском для жизни, а значит, заслужил денежного поощрения и чарку-другую хлебного вина.
Вино он получил немедля, но с деньгами прижимистый Антонио де Фарио расставаться не спешил. Митька выпил, неодобрительно крякнул, — понял, что ему ничего не светит на добрую гульбу в корчме, — и доложил: