А на школьном дворе крик, беготня, девочки играли в «фермер выбирает невесту», мальчики — в охоту на лисиц, какие-то большие мальчишки кидались камнями и лупили друг друга ранцами. Но он крепко держался за руку Арнольда, и они нашли учительницу, и тут все стало хорошо, потому что она оказалась та самая, которая учила его и в воскресной школе. И до большой перемены ему в то утро нравилось в школе: выводишь крючки и палочки на грифельной доске, потом на большой черной доске рисуешь кошку, а потом всем велели выйти во двор. Ему не хотелось выходить, он замешкался, посидеть бы лучше в классе, но учительница сказала — беги во двор играть. И он вышел, во дворе младшие мальчики и девочки, такие, как он, затеяли игру «по лесу гуляем, ягоды сбираем», но он к ним не подошел, он искал Арнольда, но не нашел, и тогда он прошагал через весь двор, за ограду и дальше по дороге, по которой они пришли сюда с Арнольдом. Чем дальше, тем быстрей, а перейдя через рельсы, пустился бегом. На бегу он заплакал, сперва тихонько, потом погромче, а потом уже он бежал и рыдал взахлеб, ревел во все горло, и какой-то человек вышел из ворот лесопилки и уставился на него. Рыдания перешли в громкие вопли, и он побежал еще быстрей, и мама услыхала и встретила его на полпути к забору, и он с разбегу уткнулся в нее лицом.
Она дала ему немножко постоять так, пока он не успокоился, но добром все равно не кончилось, она надела другое платье и шляпу и собралась вести его обратно в школу, но тут вернулся Арнольд. Его послали за Генри, так что мама сняла шляпу, а тетя Клара сказала, по ее мнению, его надо хорошенько выпороть, и мама сказала — Клара! Потом достала чистый носовой платок и платком взяла его за нос и велела высморкаться и сказала — она знает, теперь он будет умницей, и Арнольд опять взял его за руку, но он отнял руку. Он хотел бежать в школу бегом, но Арнольд хотел идти не спеша и остановился у канавы и поглядел, нет ли там лягушек. Потом Арнольд привел его к учительнице, и она сказала — он должен обещать ей, что будет молодцом и не станет больше убегать из школы. И он пообещал, и это было нетрудно, ведь он бегал домой только поглядеть, как там без него мама, пока он не может о ней позаботиться, а раз с ней ничего плохого не случилось, так и ему неплохо.
И вот он большой и ходит в школу, он уже не малыш, который очень-очень давно целыми днями сидел дома. Но конечно, все помнится, и в разгар игры вдруг вспомнишь, и остановишься, и скажешь — не хочу больше играть. А иногда вспомнишь рано поутру, когда только собираешься в школу, и даже замутит, скажешь маме, а она пощупает твой лоб и спросит — давно ли ты не ходил по серьезным делам. Бывает, тебе становится не лучше, а хуже, и заплачешь, и кричишь, что тебя сейчас вытошнит, и мама придерживает твой лоб, когда гнешься в три погибели и тебя рвет. А потом она тебя приласкает, и, когда почувствуешь себя получше, надо будет лечь в постель, и приходит доктор, велит лежать и принимать лекарство, и бывает, что в школу опять идешь только недели через три. Ну и ладно, ты бы не прочь больше совсем не ходить в школу, ведь, пускай ты болен и надо лежать в постели, зато, если тошнит, мама приходит и придерживает тебе лоб. И когда начинаешь выздоравливать, можно есть всякие вкусности, чего ни попросишь, и не быть паинькой (я больной, что хочу, то и делаю, с удовольствием повторял бы ты с утра до вечера), а ведь, когда надо будет вернуться в школу, отец опять станет твердить свое — вот я тебя выпорю. Чувство такое, словно тебе уже посулили порку, и опять становится муторно. Вот и берешься за всякие хозяйственные дела, помогаешь маме, стараешься быть паинькой, и, когда мама позволяет тебе подрубить на швейной машине носовые платки или выскрести из миски, что осталось от начинки для пирога, кажется, вполне можно пообещать что будешь паинькой по самой смерти.