Кормить с отцом кур — это только начало, потом еще столько всего делаешь и видишь за день, так и живешь. Так было всегда, и никогда не будет по-другому, ведь так было долго-долго, сколько можешь вспомнить, длинное-длинное время, и по-другому никогда не будет, ведь ни разу не заметно было никакой перемены. Всегда были только папа и мама, и тетя Клара, и Арнольд, брат, он старше тебя и ходит в школу, но он всегда ходил в школу, говорят, потом и ты тоже пойдешь. Потом. До этого еще очень-очень долго, ведь даже один день — это очень-очень долго, и, когда мама говорит — пора спать, ложиться так не хочется, потому что нового дня ждать очень долго. Мама всегда говорит — завтра настанет новый день, и правда, настает, но мало радости так говорить, потому что этого нового дня надо так долго-долго ждать.
В то утро, когда он первый раз пошел в школу, он отчаянно раскапризничался. Все собрались в кухне — мама и тетя Клара были в фартуках, отец защипывал брюки внизу велосипедными зажимами, Арнольд ждал, готовый отвести брата в школу. И мать сказала — полно, Генри, и отец сказал — возьми себя в руки, и тетя Клара обозвала его плаксой, и Арнольд сказал — до чего он глупый. А он был в носках, в новых башмаках, в самых хороших штанах и новой рубашке, он сам видел, как мама строчила ее на швейной машине, и на голове картуз, который стал Арнольду мал, но вообще-то хороший, и ранец из настоящей кожи, они с мамой вместе его покупали. Не мальчик, а картинка, сказал отец, и вот он уткнулся маме в колени, обхватил ее ноги обеими руками. И не хочет никуда идти, и никак не перестанет плакать.
Но ничего не помогло, пришлось пойти. Мама утерла ему глаза и опять пересказала, сколько всего вкусненького она ему приготовит, если он будет умницей. И велела Арнольду взять его за руку, и отец выкатил из сарая свой велосипед и велел Генри держаться молодцом, и тетя Клара стояла на веранде и смеялась, и он выпил воды, чтоб больше не икать, уцепился покрепче за руку Арнольда, и они вышли за ограду, в проулок. Мама помахала вслед, Арнольд потянул его за руку, а потом маму не стало видно, и они пошли мимо лесопилки, через железную дорогу, и вот с холма послышался шум и крик от школы, это играли ребята.
И как раз когда стало слышно ребят, очень некстати Арнольд выпустил его руку — сказал, в канаве через дорогу сидят лягушки, он заметил одну и хочет поглядеть. И Генри, младший братишка, этого не вынес — стал на месте и заревел, противно было смотреть, но и смешно: застыл косолапо, рот разинут, лицо все сморщилось, долгий миг — ни звука, ни движения, и потом — отчаянный вопль. Арнольд перепугался — прибежал назад, взял брата за руку,— но и рассердился, стиснул руку очень больно. И сразу об этом пожалел, так закричал от боли Генри, и сказал — не плачь, тогда я тебе кой-что покажу. И братишка перестал плакать, но Арнольд сказал, не сейчас покажет, а после, точно пообещал, только ничего больше не хотел объяснить — что покажет, большое или маленькое, и при нем ли это сейчас (может быть, и при нем, сказал он), и можно ли это есть (может быть, сказал он). И гадая, что же это такое, и веря обещанию, Генри ухватился за руку старшего брата и перестал плакать.