Избавясь от него, Генри подумал, пожалуй, стоит узнать, как отнесутся к этому Хантеры. Повернулся на стуле, взял телефонную трубку. И пока ждал, чтобы его соединили с бухгалтером, услыхал шаги шефа на лестнице, а потом его голос за дверью. Дверь отворилась, шеф сказал — Он говорит по телефону, но вы входите,— и в эту самую минуту в трубке отозвались. Он стоял лицом к стене и, лишь когда закончил разговор, увидел тех двоих, что вошли в комнату и уселись за его стол, по другую сторону. Один был ему незнаком, но другого он нередко встречал в суде, это был сыщик.
И вдруг в глазах потемнело, он больше ничего не видел, только оглушил протяжный, пронзительный звук, будто взвыла пожарная сирена.
10
стараешься пересчитать цвета, но они все время движутся, не разберешь, где кончается один и начинается другой. Считай по одному, считай и называй. Синий, зеленый, желтый, красный, да, но еще сколько в промежутках, даже не знаешь, как они называются. И все время движутся и перемешиваются. Большая красная клякса разрастается и заслоняет все остальное. Берегись, она надвигается на тебя. И теперь красное только по краям, красная рамка, а внутри лимонно-желтое. Но берегись, посередине черное пятнышко, оно разбухает и надвигается на тебя. Корчатся зеленые червячки, корчатся и пропадают. Стараешься выбрать один, присмотреться к нему, а он корчится и пропадает. Смотри, там еще один, но он корчится и пропадает.
…И мамин голос зовет — Генри, Генри.
Что ж, если ей нужен Генри.
— Да, мама.
— Вот выпей это.
— Да, мама.
И у губ край стакана, и вкус — такая мерзость. Он попытался проглотить, но не смог, все выплюнул.
И мама говорит — ох, Генри…
тонешь, бьешься, не уйти бы с головой, вода свищет, кипит, захлестывает уши. Тонешь, вода закупоривает ноздри о нет, нет. Размахиваешь руками, загребаешь, уходишь вглубь, бьешь ногами, надо продержаться, бьешься, стараешься не дышать, только гул в ушах, и ни проблеска, сплошная, непроглядная тьма. Тяжесть, и тишина, хотя еще слышится гул, тяжесть, и нечем дышать, ноздри закупорены, и жжет в груди, огонь, но загребаешь и ногами бьешь, не сдаешься, если даже нет нет. И все-таки тонешь, захватила и держит тяжесть, и разрываешься, растворяешься, умираешь нет НЕТ. И потом всплываешь, и плачешь, мокро, слезы ручьями, плачешь, потому что так легко лежать, и дышать, и покачиваться на плаву, чуть плещет вода, сияет свет, покачиваешься
…И слышны голоса, и мама говорит — да, доктор. Непременно, доктор, не забуду, сделаю. Но незачем открывать глаза и смотреть. Мама здесь, значит, все хорошо. И с нею, наверно, все хорошо, раз она здесь и разговаривает с доктором. Стало быть, не о чем беспокоиться…