Десятилетие работы в жанре малой прозы завершилось повестью «В то лето», родственно связанной со всеми рассказами этого периода. Снова звучит это странно выразительное в своей корявой однообразной лапидарности повествование неприкаянного парня, слоняющегося по городским улицам. Впрочем, слоняется он не по своей вине, так как работу ищет усиленно, скорее — по легкомыслию, поскольку бросил ферму, где батрачил несколько лет, и двинулся в город в поисках «чего-то нового». Планы у Билла самые немудрящие: найти приличную работу, приобщиться к городской «красивой жизни», познакомиться с «хорошей девчонкой». Но планы оказались иллюзорными, а городская жизнь обернулась к пришельцу самыми неприглядными и жесткими своими сторонами. Оказывается, здесь на каждом шагу могут надуть, обчистить и намять бока. Однако и наш герой, хоть и жил среди овец, совсем не овечка. Попадая в трудные ситуации, он из них выпутывается, не стесняясь в средствах, во всяком случае — с точки зрения законности. Сюжетно повесть выдержана как будто бы в пикарескном ключе: легкие и грязноватые похождения, взаимное плутовство, неприятное, хотя и удачно завершающееся знакомство с полицией, тюрьмой и судом… Но чем дальше, тем различимее во всем этом житейском скрежете слабый поначалу, контрастный мотив: боль одиночества, потребность в человеческом общении и тепле. Сострадание Билла к заброшенному ребенку — дочке владелицы отвратного «пансиона»,— его горячая деятельная привязанность к тяжело больному бродяге Терри — все эти чувства обходятся без лишних слов, но им веришь. И даже «грубо неуместный» как будто бы финал, когда после смерти Терри Билл бросается на улицу и просит таксиста отвезти его «к какой-нибудь хорошей девочке», психологически понятен — ведь завершается повесть словами «Хоть бы дождь пошел, что ли…»
Ко времени публикации повести Сарджесон уже заканчивал работу над романом «Когда поднимается ветер». По объему эту вещь тоже можно было бы назвать повестью, но действие ее развивалось в явно романном направлении и требовало продолжения, оно и последовало. В 1949 году обе части дилогии вышли под общим названием «Мне приснилось…». Оно заимствовано из строки-рефрена аллегорической английской поэмы — «Путь паломника» Джона Беньяна. Но по смыслу дилогия ближе к совсем другому литературному источнику. Здесь надо снова вспомнить дни, проведенные молодым Сарджесоном в читальном зале Британского музея, и его робкие попытки написать нечто автобиографическое в духе «Портрета художника в юности». Художника Сарджесона в то время еще не существовало, хотя весь опыт основательно осмысленной ранней поры жизни был уже с ним. Лишь теперь, почти двадцать лет спустя, он дерзнул создать такой «портрет» в джойсовском духе. Сарджесон не называл его автопортретом, более того, сказал, что гораздо ближе был к образу героя совсем другой человек,— вероятно, в этом заявлении содержалась доля мистификации, что вполне естественно. Но Джойс, его книга, присутствует в этом романе как признанное автором влияние. Прежде всего — в самом пафосе трудного высвобождения юного человека из духовных тисков семьи, среды и официальной религии. У Джойса это были тиски католических догм, у Сарджесона, воспитанного в протестантской вере,— всепроницающего пуританизма. Можно увидеть в романе некоторые поверхностные технические заимствования. И все же самый тембр повествования — «бесстыдно» лирического, предельно субъективного — резко отличается не только от холодноватой ироничности Джойса, но и от манеры, принятой самим Сарджесоном в других его, более поздних произведениях. «Я полагаю,— заметил он в связи с одним из них («Похмелье»),— что суть всей моей работы романиста — в изображении человеческой натуры, увиденной „через линзу“ — глазами определенной личности. Иногда это собственные мои глаза, а иногда я заимствую „линзу“ у одного из собственных моих персонажей». В дилогии «линза» позаимствована у главного ее героя, Генри-Дэвида, и, хотя рассказ идет в третьем лице, бурная эмоциональность временами приближает эту прозу к звучанию лирической поэзии — что также входило в эстетическую систему, постепенно складывавшуюся у Сарджесона. «Во времена, когда лишь крохотная часть читающей публики обращается к поэзии, прозаики могут восполнить эту нехватку интереса, так сказать, удерживать форт для грядущих поэтов, создавая прозу, в которой проницательный читатель распознает сильное поэтическое начало»,— размышляет он в своей автобиографии.