Билли не додумался запастись обручальными кольцами, поэтому им просто пришлось обменяться теми кольцами, что у них были. Отсутствие кольца могло бы служить символом бессмысленности этой церемонии, думала она. Если бы она по-настоящему любила Билли, то пожелала бы лечь с ним в постель даже без брачного ритуала, законного или нет. То, что она настояла на нем, доказывало даже тогда, когда он надел ей на палец кольцо и придержал его — оно было слишком велико, — она знала, что совершила ошибку.
Почему она сделала это? Билли был всего лишь марионеткой, исполнителем, этого нельзя отрицать, но не такой уж и марионеткой. Она же была девушкой, которую вечно мучили нравственные сомнения, для нее недопустима была даже мысль о том, чтоб «руководить» мужчиной, даже если бы она обладала для этого достаточной хитростью, чего в обычных условиях и не было, но, конечно же, она знала, откуда она почерпнула и храбрость, и хитрость — из страха перед тем, что случится, если она останется дома.
Ее инстинкты по отношению к мужчинам были плохо сформированы — выбор Билли, даже без особого желания, в качестве Рыцаря в Сияющих Доспехах, служил тому доказательством, — но их хватало для того, чтобы предупредить ее о том, что ревнивая привязанность отца быстро превращается в нечто гораздо более пугающее. Она не могла сказать об этом матери — кроме того, в душе она никогда не сомневалась, что мать знала, на каком-то уровне сознании, знала — и не хотела знать…
Предполагается, что в такой ситуации следует обратиться за советом, об этом постоянно читаешь в журналах, но к кому? Она не могла представить, что пойдет к кому-нибудь из учителей, или в офис шерифа, и скажет, что боится собственного отца.
Размышляя об этом сейчас, когда мать продолжала болтать, — ее голос звучал наподобие шума проезжающих машин, нечто такое, что слышишь, но не слушаешь, Алекса пыталась вспомнить, когда это началось — в какой именно момент она перестала быть для отца просто любимым ребенком, и стала его навязчивой идеей — и не могла припомнить. Они всегда много шутили и смеялись вместе, когда она сидела у него на коленях, пока он вел трактор, или просто пристраивалась рядом с ним на сиденье пикапа. А потом смех прекратился. Все казалось тем же самым, но таким же самым уже не было. Не было больше никаких шуток. Прикосновение отца, которое прежде было таким естественным, легким, успокаивающим, стало ее пугать. Его рука, задевающая ее ногу, когда он переключал зажигание, была обжигающе горячей, или обретала тяжелый, давящий вес, когда ложилась на ее плечи. Если бы она убежала одна, ее бы вернули назад — вот о чем тогда думала она, и по иронии судьбы, она могла бы преуспеть больше, если бы убежала одна, без Билли.