Эсэсовец повернул направо.
От перекрестка к Девичьему рынку небольшой подъем. Прошли сгоревшую районную библиотеку, полностью разрушенный дом, у третьего дома, налево, от которого сохранились стены первого этажа, эсэсовец остановился, о чем-то порассуждал, махнул рукой и вошел во двор.
Солдаты подвели Костю к полукруглому погребу. На месте входа в погреб зияла яма. Солдаты поставили Костю на самый край ямы, спиной к ней. Эсэсовец встал в двух шагах от него, напротив.
Костя торопливо стал говорить, что он живет здесь, в городе…
— Врьешь! Врьешь! — прервал его эсэсовец и потянул руку к кобуре пистолета.
Потянул медленно, а пистолет выхватил быстро и сразу выстрелил.
Больно ударило в подбородок слева…
Юра Павлов вернулся в Отрожки на другой день, на рассвете 12 августа. Сказал, что Костю расстреляли фашисты.
…Падая в яму, Костя инстинктивно повернулся, и полусогнутые руки смягчили удар.
Живой!
Уцелел!
Только бы не шевельнуться!
Притвориться мертвым!
Что-то тяжелое ударилось рядом с головой, так что невольно вздрогнул.
Потом рассмотрел: большущий камень.
В голову целил, гад! Не попал!
Сколько же так лежать? Дышать трудно. Затекли руки, ноги.
Только бы не шевельнуться!
Если рот не закрывать, кровь вытекает, дышать легче.
Наверху тихо. Рискнуть?
Поднялся с трудом. Кружилась голова. Огляделся. Яма с одной стороны отвесная, с другой спуск в погреб.
Вздрогнул: в погребе трупы.
Встал на камень, брошенный эсэсовцем, выглянул.
Никого.
Лег на то же место и так же, как лежал.
Почему-то решил, что вылезти можно через час, и стал отсчитывать секунды, минуты, не замечая, что считает очень быстро.
Двадцать минут… Сорок… Шестьдесят!
Пора!
Прислушался.
Тихо.
Встал на камень, выглянул.
Никого.
Как вылез — потом и рассказать не мог.
Через пробитую снарядом кирпичную стену дома виднелась улица. Туда нельзя, заметят. В соседнем дворе или в следующем — разве в горячке запомнишь! — в сторону Девичьего рынка увидел большой деревянный ящик. Приоткрыл крышку, перевалился на высохший мусор. Крышка захлопнулась негромко, а показалось — выстрелила.
«Пережду здесь, пока не стемнеет. А сейчас часов пять, не больше. Глоточек бы воды!»
Кровь на груди, до подбородка и не дотронешься, сочится из шеи справа.
Стянул с себя рубашку — оторвать кусок не хватило сил, обмотал вокруг шеи.
Пить!
Ящик деревянный, а будто огненный.
Да когда же стемнеет?!
…Когда очнулся, не сразу поверил, что наступила долгожданная темнота.
Скорее к реке. Дворами, конечно.
До берега идти минут десять. Решил, что за полчаса доберется, а добрался лишь к рассвету. Залег в чьем-то саду, в кустах. А когда совсем рассвело, увидел неподалеку солдат. Один из них наигрывал на губной гармошке какую-то мелодию. Чужую, тревожную.