Дело было в незапамятные времена. Сорок два или сорок три года назад самое меньшее. В то время для мальчонки, помешанного на море, не было места лучше Картахены. На перемене я удирал от маристов[60] и отправлялся в порт — подышать особенными, только ему присущими запахами дегтя, железа, влажных швартовов и соленого ветра и послушать, как мерно побрякивают металлические фалы да полощутся на ветру вымпелы и флаги. Иногда я все утро просиживал среди спокойных немногословных мужчин, пока они задумчиво разглядывали линию горизонта или стояли с удочкой, не сводя глаз с пробкового поплавка. Меня всегда восхищала их неподвижность. И я, готовый поверить в то, что все они — старые моряки, тоскующие по штормам и далеким экзотическим портам, пристраивался рядом на заветренной чугунной тумбе, изображал на лице «меня голыми руками не возьмешь» и чувствовал себя одним из них. И мечтал, как однажды тоже отправлюсь в море.
Именно в те времена я познакомился с Пако-Мореходом, верным моим товарищем и героем «Карты небесной сферы», чья благородная дружба оказала такое влияние на мою морскую судьбу. С ним и многими другими обитателями порта, типичными героями ушедшей эпохи, совершенно исчезнувшими в наш век холодных, компьютеризованных, геометрически правильных портов. Вся их жизнь проходила между таможенными пакгаузами и судами, и так же, как суда, они то отплывали, то возвращались, время от времени бросая якорь в ближайших кабаках. В одном из этих кабаков я, совсем еще пацан, выкурил свои первые «Сельтас» и «Бисонтес» и на смешные деньги, полученные от родителей на карманные расходы, впервые поставил по стаканчику пива людям, которые, привалившись к мраморной стойке, травили потрясающе захватывающие байки о портовых аферах, контрабанде, кораблях, крушениях, выдуманных и настоящих путешествиях. Нет уже тех портов и, как я сказал выше, давно уже нет тех людей, которые научат тебя спереть со склада банан, привязать к леске крючок или найти путь к сердцу таможенника, сунув ему под самым носом у бдительных коллег три бутылки виски и шесть блоков американских сигарет.
Самое яркое воспоминание связано у меня с одним случаем, и я понятия не имею, почему именно он так запал мне в душу. В то время «купцы» швартовались к торговой пристани, а военные корабли — напротив памятника героям битвы при Кавите[61]. Рядом с привычными взгляду испанскими эсминцами останавливались и залетные гости: американцы Шестого флота, французы, англичане и итальянцы. Они сходили на берег, переговариваясь на еще незнакомых мне языках, — шумные, любопытные и чертовски привлекательные в своих синих или белых форменках, потому что нет никого привлекательнее — так мне, по крайней мере, казалось в те времена, — чем толпа моряков, спускающаяся по трапу и радостно рассыпающаяся по суше. На борту оставались вахтенные и те, кто не получил увольнительной. И мы, портовая братия, приходили туда — поглазеть на корабль и иностранцев.