Я всегда говорил, что если бы мой дом загорелся, в первую очередь я спас бы своего пса Мордаунта и полную коллекцию «Приключений Тинтина» — все тома в твердой картонной обложке и с холщовым корешком. На некоторых, самых старых, еще сохранился ценник — 60 песет. Дважды или трижды в год, позванивая монетами — сотню песет я получал на именины и еще пятьдесят на день рожденья — в кармане коротких штанов, я застывал перед деревянными полками, и владелец книжной лавки сеньор Эскарабахаль показывал мне новинки. Я выбирал одну и выходил с нею на улицу, вдыхая изумительный аромат хорошей бумаги и свежей краски, который с тех самых пор вместе с издательствами «Хувентуд», «Матеу», «Бругера» и «Молино» навсегда связан у меня с путешествиями и приключениями. И наоборот: когда годы спустя я приземлялся в каком-нибудь богом забытом уголке или сходил на берег в далеком экзотическом порту, я постоянно вспоминал запах бумаги, шедший от тех страниц. И неудивительно, что первое свое путешествие репортер-тинтинофил совершил в Страну Черного Золота, а когда моя нога впервые ступила на Балканы, я тут же подумал: ну, вот я и в Сильдавии.
Некоторые альбомы мне случается перелистывать до сих пор, и чаще прочих я достаю с полки моих любимых «Акул Красного моря». Мне очень нравится этот том, я считаю его безупречным, к тому же главное действующее лицо в нем — море, а кроме пулеметчика в слюнявчике Петра Пшел и старых знакомых, вроде генерала Алькасара, Абдуллы, Мюллера, негодяя Растапопулоса и торговца Оливейры да Фигейры, со страниц не сходит капитан Хэддок. И клянусь вам, я, может, только затем и взвалил когда-то на спину дорожный мешок и двинулся в путь, чтобы найти себе такого друга. Я хотел встретить Хэддока, которого судьба приготовила где-то специально для меня.
Ну, конечно, я его встретил. Нескольких даже. Некоторые из них были похожи на оригинал как две капли воды, другие не так чтобы. Кое-кто жив по сей день, иных уж нет. Одни хлестали виски «Лох-Ломонд», как воду, другие виртуозно ругались, щедро рассыпая «пучеглазых долгопятов», «холодных сапожников», «параноиков» и «безмозглых кретинов». Всяк был хорош на свой манер. Но во всех них, в каждом верном товарище моей юности, стоявшем со мною плечом к плечу, пока «Москито» из Хемеда разворачивался над кормой нашего самбука, чтоб половчее расстрелять нас из бортового пулемета, — ох, как часто я ощущал себя героем этой незабываемой сцены! — я с легкостью узнавал ворчливого бородатого моряка, рядом с которым провел в детстве столько счастливых часов с тех самых пор, как в один по-настоящему прекрасный день познакомился с ним на борту «Карабуджана». Потом я встретил его на капитанском мостике «Авроры», плывущей за таинственным аэролитом; потом сопровождал его — или, может, это он сопровождал меня — в поисках «Единорога» на «Сириусе» его друга капитана Честера; а как-то раз нам на «Рамоне» пришлось уворачиваться от пиратской подводной лодки, «Рамона» почти что прыгала взад-вперед, повинуясь его коротким телеграфным приказам. Я был с ним и во флотском зале замка Муленсар, где, если верить репортеру из «Пари-Флеш» Жану-Лу де ла Баттельри и фотографу Уолтеру Ризотто, его, причесанного на прямой пробор и затянутого в парадную форму, едва не соблазнила Бьянка Кастафиоре — этот голосистый миланский соловей.