Еще бы не привлекательны…Эдик, обозлясь, сказал, что Российский музей и сам в состоянии профинансировать экспедиции хоть для поисков Ноева ковчега, а не то, что в Гималаи или в Палестину, речь о другом. Требуется даже не поддержка, нет, но доброжелательность со стороны местных, тамошних властей — просто для ускорения и удешевления раскопок. Не мог бы директор хотя бы порекомендовать, к кому следует обратиться там, за кордонами, в первую очередь? Только потом Эдик сообразил, что по телефону просить этого не следует, если хочешь получить положительный результат. По сути, он просил директора сдать ему парочку-троечку самых «центровых» агентов ФСБ, причем по телефону…естественно, что директор вмиг изменил тон. Наверняка счел Эдика за провокатора. Ох, как въелось в культуру россиян недоверие к людям! Попытки Эдика что-то исправить успеха не принесли. Директор культурно, но послал его подальше. Особенно это ощущалось во втором звонке директора. Эдик ведь не забыл о текучке, и заодно нагрузил собеседника «Ежиком в тумане». Что с ним делать? Кому чертеж и карту сдавать? И опять же — по телефону. Директор обещал узнать у помощников — есть ли вообще в работе такой проект, сам лично он ничего подобного не припоминает. И помощники не припомнили, о чем директор вежливо и сухо информировал Эдуарда Максимовича. Но главное — вновь отказал в личном приеме. Мол, незачем. Однако Эдику вроде показалось, что в голосе директора мелькнуло сожаление. Странно…Может, он проконсультировался…и ему запретили? Но кто? Неужели он консультировался с самим Президентом? Эдик отмахнулся от идиотских мыслей. Так недолго и до мании величия. Просто директор боится связываться с такими делами, хотя…и хочется. Трус. Ну его. Обойдемся. Эдик решил больше не беспокоить этого озабоченного товарища. И оказался прав. Добрая слава Российского музея и сама нашла подходящего человека. Этот араб, Сулейман Мехди, напрашиваясь по телефону на встречу с Эдиком, имел конкретную цель, и вовсе поначалу не подозревал, чем дополнительно собирается нагрузить его Эдик. Ему нужна была картина из Третьяковки кисти Ильи Репина «Боярыня Морозова», и только. Не будь отдела «К» в голове, Эдик и не стал бы связываться с продажей «Боярыни». Тем более, что обещал третьяковскому церберу не покушаться на действующую экспозицию. Не покушается же он на «Демона» работы сумасшедшего гения Врубеля, тоже из Третьяковки, хотя Нортон все уши проныл и уж точно выложит все, что за душой, до последней копейки, за эту картину. И сумма тут не при чем. Араб предложил шестьдесят четыре миллиона долларов, но мог бы и двести шестьдесят четыре — это вряд ли развернуло бы директора Российского музея. Но араб мог предложить, как понял из вопросов Эдик, гораздо более ценное, нежели деньги.