— Навряд ли ты, Леха, разбираешься… — сказал он, выруливая машину на трассу. — Ну-ка, что за Скорпио, расскажи.
Леха рассказал. Оказывается, Леха ее вообще впервые видел. Нет, он видел — в рекламе и в автожурналах, которые забывали на скамейках скверика, но вживую — впервые. Их вроде и в Москве-то еще нет. Их только еще на выставке в Брюсселе выставляли. Последний писк…
Эдик расстроился. Точно, избаловались. От рук совсем отбились. Наверняка, по Интернету купили, оплатив его карточкой и доставку. Наверняка нашкодили. Может, двойку получили, наконец? Или просто из баловства? Выпороть бы обоих для профилактики, но Эдика никогда самого не пороли, и он не представлял процедуры. Да и к чему забивать голову этой мелочевкой? Ну, купили и купили. Едет и ладно. С чего он на мальчишек взъелся? Просто во всем виновато…предчувствие…нехорошее такое…
Эдик знал, куда ехать. Кладбища в Москве расписаны по ранжиру и по чинам. Можно сообразить, где искать народного артиста, а где — судейскую крысу. Вскоре они шли вдоль рядов навороченных памятников и надгробий, частенько с красными звездами на фасаде — знак мента или вояки.
— Это он! — Леха замер, как вкопанный, вскинув указующий на памятник перст. И Эдика передернуло — с надгробия на него тяжело смотрел прокурор Троекуров. — Вот он, хахаль ее. Он что, уже загнулся? Вроде недавно они встречались…
— Это не хахаль, — буркнул Эдик. — Придурок похожий, бывает…
— Да нет, он это… — бормотал Леха, все глядя назад, так что Эдику чуть не за руку приходилось его тащить.
— Да похожий, похожий, — сказал Эдик. — Ну сам подумай, приезжаем на первое попавшееся кладбище — и вот он, уже концы отдал. Так не бывает.
— Бывает же… — согласился бомж, — но похожий мужик у нее.
— Да и хрен с ним, — сказал Эдик, выбрав подходящее надгробие. — Вот он, мой дружок.
Леха тут же смастерил очень скорбное лицо.
Сидя у могилы неизвестного Эдику Калистратова Феди Иваныча, Эдик пытался не показать окружающему миру свое потрясение Танькиным предательством. На этот раз здание его мировоззрения явно дало трещину, и душе Эдика угрожало сползание в пропасть недоверия, где, согласно его же мировоззрению, и обитают души прочих всех россиян. Чего-то туда не хотелось. Все равно придется оттуда выкарабкиваться, потому что без доверия ничего попутного не построить. Выкарабкиваться всегда труднее, лучше не сползать…и Эдик попытался не сползать, пытался понять Таньку, дуру эту, мерзавку, стукачку, которой он ничего плохого не сделал, он это ясно помнил. Или все-таки сделал? Иначе откуда такая ненависть? Может, она и впрямь больная?