Сокровища России (Голованов) - страница 46

Коля и Витя, увидев, что папа непривычно долго стоит перед зеркалом, забеспокоились, прибежали и стали рядом.

— Что, разве не похож? — обиженно спросил Коля. — Еще как похож!

— Спину выпрями. Грудь вперед. Вот теперь оба похожи. Просто копии. Как монголы, — сказал Эдик.

— Мы разве монголы? — удивился Витя.

— Нет, мы арийцы, — сказал Эдик. — Но это устарелое название. Теперь нас называют русскими.

— Ага. Так мы русские! — обрадовался Коля.

— Только по названию. Но вы должны помнить, что в душе ты арий, то есть тот, кто сгибает жизнь в дугу, вскакивает на нее верхом и гонит, куда ему надо. Если ты забудешь про свое арийство, то потащишься за жизнью как пленник на аркане.

Полковник Онищенко на археологические новости отреагировал раздраженно, однако вяло — вроде угроза его планам, однако пока смутная…, да и угроза ли?

— Эдик, неуч, ты чего там понаписал на иконах? — укорял он своего сотрудника, на что Эдик вначале пытался оправдаться отделом «К» — мол, это его работа, наверняка — ведь ничего, кроме подписи «Кирилл» и других служебных слов Эдик не пририсовывал. Но пенял на этот мифический отдел Эдик весьма неуверенно — тот попросту не успел бы подсуетиться с подсовыванием новых артефактов в процессе раскопок. Тем более, что Онищенко продолжал уверять, что их докладная записка отвергнута, отдела «К» не существует. Тогда оставалось одно объяснение появлению лишних надписей. Эдик сказал, что Андрей из тех людей, которым можно дать любой набор деталей — он все равно соберет пулемет. Или самогонный аппарат. Он сам и накарябал недостающие ему надписи. Еще поскромничал. Написал х.ч. вместо Хан Чингиз, как это сделал бы сам Эдик, приди ему такое в голову. Да и прав Андрей. Обидно ему стало, что надписи безвозвратно утеряны временем, вот он и восстановил. Они же просились. Надо же верить людям. Или товарищу полковнику больше нравится иметь у себя в предках свору рабов, которых били и грабили все, кому не лень?

Полковник нехотя согласился, что он в душе тоже арий, и его предки приехали осваивать и строить Русь на монгольских крепких шеях, и претензии тут же высохли.

Интересно отреагировал Пузырев на открытие Ростовцева.

— А я то, дурак, хотел стать евреем, — поделился он с Эдиком. — Сам-то я русский, но отчего-то все мечталось сдернуть в Израиль. Я ошибался. Я же росс. Мне здесь хорошо. Это же, оказывается, моя родная страна.

Переговоры с зарубежными музеями шли полным ходом, потому что денежки хотят заработать все, а Пузырев обещал определенный процент от проданных копий. Предложение Российского музея походили на губку, пропитанную золотой водой — руку протяни, закапает монетный дождь. Руки протянули столь многие, что Пузырев мог выбирать подходящий музей из нескольких. Он выбрал тихий, скромный музейчик в Дъеппе, городке на юге Франции, где хватало туристов, которые в живописи ни уха, ни рыла, но в смысле специалистов — не густо. Он два раза вылетал туда, для утряски мелочей и знакомства, а Эдик, разрываясь между литьем и картинами, совсем забросил литье, за что Онищенко весьма недовольничал. Но Эдик решил достичь небывалых высот в искусстве подделки, тем более, что технологии старения уже вовсю работали в мастерских, составляя своеобразный конвейер, и потому отпихивался от дел полковника, как мог. К середине зимы копии были, наконец, готовы, качество удовлетворительное, но Эдику пришлось вылететь в срочную командировку на курганы — так наказал его Онищенко. Пузырев с картинами вылетел в Дъепп без него, и когда Эдик, наконец, прибыл следом, оказалось, что директор так и не решился поменять таблички на картинах — а без этого выставка имела смысл только для дурней туристов, которые ходили, разинув рты, по всем залам и глядели коровьими глазами на труды Эдика и тупость Пузырева. Но теперь эти все колдобины позади. Эдик перевесил таблички, где они висели, и перевинтил их, где они винтились. Запомнился момент, который показался хорошим знаком — перевинчивая последнюю табличку, Эдик выпустил ее из рук, но металлическая пластиночка не упала, каким-то чудом прилипнув к картинной раме. За что зацепилась? только Господь ведает. Эдик торопливо прижал ее, ввинтил шурупы — и отошел полюбоваться. Табличка извещала всех любопытствующих, которым хватило наглости заплатить пять долларов за вход в музей, что перед ними висит произведение великого Рембрандта. Только ушлый в темных делах искусства пес вроде Эдика поймет, что табличка нагло врет — это копия, хотя и очень хорошая. Андрей вот картина рядом, под которой такая же врунья извещает, что над ней висит копия Рембрандта, написанная его учеником с голландской фамилией, вот картина рядом и принадлежит, на самом деле, кисти Рембрандта. Причем продается как раз вторая картина «копия». Первая — что вы! Это достояние России. Национальное сокровище. Можно только глазеть, раскрыв пошире рот. Но кто-то же сообразит. Эдик верил людям. Эдик гордился собой и Российским музеем, репутация которого, как делового партнера должна просто дико подскочить, если все пройдет гладко. Если…если верить людям. Эдик верил.