Трибуле великолепно изучил Франциска. Он видел его комедиантом в придворных интригах и жестоким в любовных развлечениях. Он привык угадывать по выражению лица самые секретные мысли государя. На этот раз, судя по всему, король говорил искренне!
Тогда Трибуле приблизился и наклонился к королю, как часто бывало, когда шут хотел сказать слишком соленую шутку.
– Сир! – негромко сказал он, сделав героическое усилие. – Вырвите мое сердце, сир, чтобы прочить там правду… Клянусь собственной жизнью и жизнью моей дочери, я не знаю, где она!
Король – для придворных – улыбнулся, словно услышал что-то очень забавное. Столь де веселым – для видимости – тоном он ответил:
– Что касается меня, то даю свое королевское слово, что ничего не знаю о том, что могло с нею произойти!
В иные времена Трибуле, шут, мог бы возгордиться случившимся. Король говорил с ним, как с равным! Король открывал ему свое страдающее сердце!.. Король снизошел с трона или, скорее, возвысил к нему шута! Что же все-таки произошло?..
А очень просто: любовь принимает одни и те же формы радости и горя у всех людей…
Давая свое королевское слово шуту, Франциск I перестал быть королем. Это был любовник, который искренне страдал и испытывал горькую радость, сообщая о своих страданиях единственному существу, с которым в этот момент мог быть искренним.
Франциск почти сразу же овладел собой… Впрочем, Трибуле уже удалился, раздвигая группки придворных, которых сделала почтительными очевидная королевская милость к шуту…
– Месье Трибуле, – сказал ему Монтгомери, останавливаясь в проходе, – помните, что я задержался с отправкой вас в Бастилию. Этого было достаточно, чтобы король одумался.
– Месье де Монггомери, вы оказали мне такую службу, какую я никогда не забуду в жизни… Окажись вы сейчас в кордегардии, мы бы поговорили о том, что я мог бы сказать о короле, столь вам приятном.
Он повернулся спиной, а сияющий Монтгомери принялся размышлять, о чем он мог бы спросить.
Тем временем Трибуле обходил рассеявшиеся по залу группки придворных. Он кого-то искал. Когда он проходил мимо Дианы де Пуатье, она бросила окружавшим ее придворным:
– А вот мой Трибуле, который ищет маленькую герцогиню, известную как мадемуазель Добродетель…
– Рискую не найти ее, – горько улыбнулся Трибуле.
– Почему же, шут?
– Потому что вы здесь пребываете, мадам… Но невозможно оказаться поблизости от вас той, кого вы назвали мадемуазель Добродетель!
– Еще более дерзко, чем когда-либо! – прогудел один из дворян.
– Оставьте! – презрительно бросила Диана де Пуатье, прятавшая за усмешкой прилив бешенства, вызванный двусмысленным ответом Трибуле.