И словно какая-то всемогущая сила сокрушила и парализовала все суставы моих пальцев… Револьвер выпал у меня из рук и ударился о пол…
Тогда маркиз Гаспар ответил мне тем же, как и прежде, серьезным и спокойным тоном, будто ничего и не случилось:
— Что я здесь делаю с этой женщиной? Ваше желание знать это вполне законно, и я сейчас постараюсь удовлетворить вас… Но, может быть, вы согласились бы теперь вернуться обратно в ту комнату, откуда мы пришли; да и госпоже необходим покой.
С внешней стороны я был совершенно свободен. На самом же деле… Какие-то невидимые путы связывали все мои члены. В сущности, я уже не располагал своими движениями, а делал лишь те, которые приказывал мне мой новый господин, маркиз Гаспар.
Он подчинил себе не только мое тело, но и мою душу, и я беспрекословно повиновался ему. Я вернулся со своими хозяевами в нижнюю залу.
На пороге той комнаты, где спала Мадлен, мной овладело безумное желание бросить еще, хотя бы один единственный, взгляд на мою дорогую возлюбленную. Но мне так и не разрешили этого.
— Господин капитан, — сказал, обращаясь ко мне, маркиз Гаспар, — здесь вы вправе требовать все, ни в чем не рискуя встретить отказа с нашей стороны. Все! Кроме одного единственного, о чем речь впереди. Вас интересует судьба мадам де…? По правде сказать, мне не очень-то хочется отвечать вам, тем более, что все это чрезвычайно сложно и потребует более длительных объяснений с моей стороны, чем вы предполагаете… Но — что делать! Повторяю вам: я все готов сделать для вашего удовольствия. Итак, не сердитесь на меня за это предисловие и терпеливо выслушайте все утомительные и, быть может, неинтересные, но необходимые подробности моего рассказа…
Он немного помолчал, открыл табакерку, протянул ее своему сыну, затем своему внуку и сам взял из нее щепотку. Затем он начал так:
— Родился я, мосье, в тысяча семьсот тридцать третьем году в небольшом немецком городке, очень далеко отсюда…
На этом рассказ его на время прервался; граф Франсуа внезапно поднялся со своего кресла и протянул руки к отцу, как бы прося его не продолжать… Маркиз Гаспар, действительно, помолчал секунды три и, презрительно сжав губы, смотрел на своего сына.
— Я так и знал! — сказал он, наконец, самым высоким фальцетом. — Вы ли это, Франсуа? В ваши лета… И вдруг такое ребячество!.. Или, может быть, думаете вы, что господин капитан ни о чем не догадывается и давным-давно не подозревает нашей тайны?.. А не все ли равно теперь, будет ли он знать о ней больше или меньше?..
И, повернувшись в мою сторону, он продолжал: