привела в энтузиазм всех, сколько-нибудь боеспособных матросов
«Неустрашимого». Однако фрегат против линейного корабля — все равно, что жалкий ребенок против коренастого солдата. Англичане быстро опомнились — и уже вскоре изрешеченный
«Лгун» стал сдавать… Тем временем, под прикрытием своего хрупкого защитника,
«Неустрашимый» несколько оправился, на нем снова зарядили пушки. Для успеха дела капитану
«Неустрашимого» следовало стрелять через фрегат. Но в таком случае
«Лгун» должен был бы принять на себя значительную долю ядер…
— Чрезвычайно жалко было бы, — вырвалось у этого доблестного капитана, — погубить Фьерсе, дважды жертвовавшего собой для нашего спасения.
Г-н Фьерсе догадался, что капитан находится в нерешительности. И он вспомнил, что проглотил три последние пилюли, так что те уже проникли в кровь его организма и, значит, он без всяких усилий вошел в ряд мучеников и полубогов.
…Бронзовые пушки «Неустрашимого» смотрели таинственно и обещающе!
И г-н Фьерсе закричал из последних сил:
— Маркиз де Водрэйль, чего же вы медлите, стреляйте через нас. И да здравствует король!
Дальше все разыгралось молниеносно: прогремел залп с «Неустрашимого», поражая одновременно «Ноттингэм» и «Лгуна». Снасти английского корабля были переломаны, три сотни трупов валялись на палубе.
…И так же, как некогда боги Олимпа завуалировали густыми облаками свое бегство, так и французские корабли под прикрытием ночи и орудийного дыма скрылись с места сражения.
«Лгун», разбитый орудийным огнем, медленно начал погружаться в воду. Англичанам удалось подобрать в море лишь кушетку с телом убитого. И они поняли, что только одного человека могли на этой кушетке вынести перед боем на палубу фрегата — его капитана. Сердце кавалера де Фьерсе было смято ядром. Преклоняясь перед доблестным врагом, лорд Хокэ, вице-адмирал Англии, отдал телу героя воинские почести и покрыл его флагом с «Лгуна». Не подозревая, конечно, что всю жизнь этот несравненный герой был жалким трусом.
ЦЕРКОВЬ
Когда я озяб и проснулся, я все сейчас же понял… Мои часы показывали девять часов тридцать минут вечера. Значит, церковь уже заперта. Никто не заметил меня по окончании службы: я оказался в плену.
В плену! Я открыл рот, чтобы закричать, но сейчас же пожал плечами. К чему? Никто не услышит. Снаружи, наверное, все так же шел снег. Большая площадь пуста наверняка. Да и стены эти… Стены слишком толсты. Теперь придется ждать, когда откроют к заутрени…
Что за гнусная идея была у меня зайти сюда, чтобы избавиться от пронзительного ветра. В особенности гнусная идея — спрятаться в исповедальне: я заранее рисовал в своем воображении картины того, как благочестивые девы, краснея под густой вуалью, через решетку исповедуются в легких грехах своих. А сам тотчас заснул.