— А кто такой Голова, не знаете?
Панарин замялся. Потом плеснул в стакан водки, выпил, заел ветчиной и сказал:
— Нет, не знаю.
В дверь вдруг сунулась женщина.
— Извините, что мешаю. Влад, сходи в аптеку. Прямо сейчас. Мать лекарство просит.
— А ты что, не можешь?
— Я ухожу на курсы, ты же знаешь.
Панарин явно психанул, потемнел лицом, но, взглянув на гостей, махнул рукой.
— Жены нынче! Все им равноправие подавай. В общем, гости дорогие, как говорил Чингачгук, он же Большой Змей: «Я сказал».
— Больше ничего добавить не хотите? О Голове, к примеру.
— Не знаю я никакой головы. Все. Аудиенция окончена.
— Хорошо, Владислав Дмитриевич, мы пойдем, но если понадобится, снова к вам обратимся, уж не обессудьте.
— Обращайтесь, — буркнул Панарин. — Успехов и счастья!
Выйдя на улицу, Вячеслав спросил:
— Поедем за ней или его подождем?
— По обстоятельствам, — привычно ответил Евграф Акимович. — Пока постоим.
Они сели в машину.
Через некоторое время из парадной вышла Панарина, подошла к кромке тротуара, стала голосовать. Вскоре остановился частник. Женщина села в машину.
— Трогай, пожалуй, — сказал Евграф Акимович.
Минут через пятнадцать они выехали на набережную Фонтанки, доехали до Аничкова моста, пересекли Невский.
— Какие же здесь курсы, интересно? — сказал Слава. — Ну, я за ней?
— Давай, я подожду в машине.
Панарина вышла, перебежала мост, прошла немного по набережной и завернула под арку.
Минут через пять вернулся Вячеслав, доложил:
— Третий этаж, двадцать седьмая квартира.
— Узнаешь, кто прописан, кто живет, ну и все прочее. Подожди, когда выйдет. Дальше — по обстоятельствам. Я домой на метро. Позвони.
И они расстались.
Я вошел под арку, поднялся на третий этаж по черной лестнице, предварительно проверив парадную дверь, выходившую на набережную. Она, естественно, была заколочена. Старые дома и старые лестницы всегда привлекали меня. Все казалось, что по ним вот-вот спустится кто-нибудь из персонажей романов Булгакова, хотя внешний вид этих домов скорее напоминал о «разрухе в головах», по выражению того же булгаковского профессора Преображенского.
На площадку третьего этажа выходили четыре двери. Из-за крайней справа, тридцать третьей квартиры — причуды петербургских жилконтор — доносились глухие звуки ударных. Здесь гоняли рок, значит, среди жильцов была молодежь.
Я позвонил и приготовился на вопрос: «Кто там?» ответить: «Ваш сосед из двадцать шестой квартиры», хотя, честно говоря, плохо представлял себе, где она находится, поскольку, кроме двадцать седьмой, на площадке расположены были двери еще двух квартир — двадцать восьмой и двадцать девятой. Предполагалось, что двадцать шестая должна быть этажом ниже.