На критических углах (Михайлов) - страница 60

«Один, только один настоящий и бескорыстный друг — Нонна. Только она одна понимает и по-настоящему ценит меня! — думал Астахов. — А Комов — хорош! Читает мне нотации, пресные, точно редька без соли, а сам… Лена легко, словно сменила косынку, забыла все и утешилась Комовым! Бушуев — друг, с которым прошли многие годы учебы и службы, отказывает в деньгах, зная о том, как они мне сейчас нужны…»

— Какую расписку я должен написать? — внезапно решившись, спросил он Евсюкова.

— Получил две тысячи рублей, число и подпись. Так сказать, для памяти, — ответил Евсюков, доставая из кармана блокнот, автоматическую ручку и карманный фонарик, необходимый каждому технику в авиации.

В узком луче света карманного фонаря Астахов написал расписку, подписал и, передав блокнот Евсюкову, получил деньги.

Когда позже он передал эти деньги Нонне и она пересчитала их, оказалось, что в пачке не хватало двух сторублевых бумажек. Астахов вынул эти двести рублей, последние оставшиеся у него деньги от получки, и отдал их Шутовой.


XIII

ЗАКОЛДОВАННЫЙ КРУГ


В шесть часов вечера к майору Комову пришел техник Левыкин.

— Товарищ майор, — сказал он, — вы мне давали поручение продумать вопрос о создании контролера аэронавигационных приборов для первой и третьей эскадрилий.

— Да, помню, вы еще говорили, что дело тормозит отсутствие деталей, — вспомнил Комов.

— Совершенно верно. Я составил список необходимых деталей. Прошу вас, товарищ майор, помочь мне.

— Хорошо. Оставьте список, я переговорю с инженером полка.

— Разрешите идти?

— Идите.

Левыкин направился к двери, затем задержался и, преодолевая неловкость, сказал:

— Есть у меня один вопрос, товарищ майор. Да все как-то не представлялось случая. Разрешите?

— Садитесь, техник-лейтенант, я вас слушаю.

— Видите ли, я насчет Миши Родина, — начал Левыкин, он был смущен и в то же время взволнован. — Вы знаете, мы были друзьями…

— Вашу речь на могиле Родина я помню. Хорошее, доброе слово, — сказал Комов.

— Со мной Родин был откровенен, делился всем, ничего не скрывая. Он приходил ко мне в Нижние Липки, мы подолгу сидели за самоваром, пили чай, вспоминали старое житье-бытье. Миша говорил о своей семье, о доме в Кочетках… Однажды… Не знаю, быть может, то, что я сейчас рассказываю, покажется вам смешным… Я долго не решался сказать об этом, но… Время тревожное и, как говорил Маяковский: «дрянь пока что мало поредела»… Однажды Миша сказал мне, что у него есть подозрения, что в нашу среду проник и притаился враг. Он так и сказал: «Понимаешь, Паша, печенкой чувствую, что чужой человек, а зацепиться, однако, не за что, из рук выскальзывает». Я его спрашивал: «Кто?», а он не говорит. Я ему советовал: «Брось это дело, сообщи кому следует, проверят твои подозрения и человека не обидят». Не знаю, сообщил он об этом или так и унес свою тайну в могилу…