— Приподними ее за руку, Рафаэль.
При свете, падавшем из закусочных, вода в реке вновь обрела глинистый оттенок, тот самый красноватый тон, какой был днем. «Господи, какое несчастье!» — вздохнула какая-то женщина. Паулина прижалась к Себасу. Вдруг, словно испугавшись чего-то, обернулась. Позади — темная стена деревьев, притихшая роща, а дальше — мост, луна мирно светит на кирпичи сводов; по насыпи, прорезающей пустошь, кто-то ехал верхом. Негромко попросили посторониться: появились две треуголки, жандармы пробирались сквозь толпу. Они подходили к тому месту, где на песке лежало тело Луситы.
Кто-то выслушивал ее. В первом ряду полукруга стояли дети, мальчики и девочки уставились на обнаженное тело утопшей. Мокрое тело, положенное на бок, блестело в лунном свете. Лица не было видно, оно оказалось в тени и к тому же закрыто волосами.
— Не толкайся, ты! — сказал один мальчишка.
— Это не я, меня тоже толкают…
Дети пятились назад, насколько могли, будто боялись переступить невидимую черту на песке, как бы незримый круг смерти.
Жандармы вошли в круг, бросили беглый взгляд на труп.
— Почему с ней ничего не делают? — сразу же спросил жандарм постарше, обращаясь к пловцу, которого звали Рафаэлем.
Тотчас поднялся другой, тот, который выслушивал, и сказал, откинув со лба мокрые волосы:
— Бесполезно. — Он все еще тяжело дышал. — Я — студент-медик.
— Понятно, — сказал жандарм. Он снова взглянул на труп, снял треуголку и покачал головой: — Вот несчастье. Такая молодая. А каково родителям?
Тито стоял впереди, руки его висели, как плети. Рядом с ним — Паулина, она искоса глядела на Луситу, словно боялась повернуться к ней лицом, руку она положила на плечо Себасу.
— Кто-нибудь знает ее? — громко спросил жандарм, снова надевая треуголку.
Через несколько секунд услышал рядом:
— Мы.
— Вы оба?
— Мы трое, вот еще он.
Жандарм посмотрел на Тито, который машинально ткнул себя пальцем в грудь.
— Она приехала с вами, правильно?
— Да, сеньор.
— Невеста? Сестра?
Они отрицательно покачали головой.
— Значит, друзья, — заключил жандарм, рубанув ладонью воздух.
— Да, сеньор, — сказал Себас.
Паулина задрожала и заплакала в голос, уткнувшись в грудь Себаса. Разговоры в толпе стихли, словно люди хотели получше расслышать плач, они вставали на цыпочки и вытягивали шею, силясь разглядеть, кто там плачет. Пловцы глядели в землю. Пожилой жандарм вздохнул:
— Такие дела…
Второй жандарм глядел на полураскрытую ладонь Луситы и носком сапога касался ее пальцев. Пожилой сказал уже твердым голосом:
— Та-ак… Значит, вы трое никуда отсюда не уходите, ясно?