— Конечно, радость моя, — засмеялся Сантос и потянулся рукой к ее подбородку. — Ты мой пупсик.
— Ладно, не подлизывайся.
— Ты что, ревнуешь этого субчика? — спросила Паулина.
Кармен пожала плечами:
— Не больше чем другие.
— Ого-го, не больше чем другие! Господи, спаси и помилуй! — вскричал Сантос. — Это же Хуана Безумная![16]
В соседней компании говорили о родах и выкидышах, о том, который из двух новорожденных краше. Разговаривали женщины. Мужчина, сидевший с ними, молчал, только посматривал на них и пыхтел сигаретой. Это был все тот же Будда, но уже одетый. Даниэль спал. Овцы на противоположном берегу шарахнулись: какие-то голые фигуры выскочили из-за кустов. Камни глухо ударялись о землю, словно падали на ватное одеяло. Послышался лай собак и свист пастуха. Лусита вздрогнула:
— Ой нет, Тито, тут щекотно.
Пахло душистым кремом. Мороженщик возвращался, его кто-то окликнул.
— Ничего не осталось, — ответил он.
Даниэль поднял голову и поглядел на мороженщика.
— Ну и урод!.. — сказал он и снова ткнулся головой в согнутые руки.
— Что он тебе плохого сделал? — спросила Луси.
Мели разглядывала на плече светлую полоску от лямки купальника. Фернандо открыл глаза и показал на просвет между вершинами деревьев:
— Глядите, какие птицы!
Птицы летали высоко, кружили, паря с распростертыми крыльями, — четкие силуэты в небе над рощей. Они пронзительно кричали.
— Как они называются? — спросила Мели.
— Пчелоеды.
— Какая у них яркая расцветка!
— Да, они очень красивые. Я держал одну такую в руках, живую, — сказал Мигель. — Помнишь, Алисия? Птица повредила себе крыло, налетев на телеграфный провод. Было это в Лос-Молиносе, мы туда ездили на пикник. Жалко было птицу.
— Вблизи они, должно быть, очень хороши, — сказала Мели.
— Еще бы, Алисия хотела, чтобы мы взяли ее с собой и выходили. Но эти птицы в неволе не живут. К тому же та была с перебитым крылом.
— Слушай, а который час?
— Без четверти шесть.
— Уже так много? — удивилась Мели.
На залитом солнцем берегу, возле отливавшей ржавчиной воды, женщина в черной комбинации чистила песком эмалированную кастрюлю и алюминиевые тарелки. Когда солнечные лучи падали на эти тарелки, они ослепительно сверкали как бы мгновенной вспышкой.
— Танцевать? — сказала Паулина. — Я этому голубчику танцевать не разрешу. — Она приподняла голову Себастьяна со своих колен: — Хорош. Будет с тебя.
— Хотел бы я, чтоб у меня было десять спин и чтоб мне их все время чесали. Я не шучу. И как только кончат чесать десятую, снова должна наступать очередь первой…
— Я хочу сказать, — продолжала Паулина, — что не буду разрешать ему танцевать с другими. Но, пойми меня правильно, если уж придется ему пойти одному на какую-нибудь свадьбу или в гости, бывает, отказаться неудобно, так пусть из-за меня он не смешит людей, сидя, как дурак, когда все танцуют, тут уж, бог с ним, позволю разок-другой пройтись, понимаешь?