— А ежели спрячешь, — лиха наробишь, — возражает дед.
Все понял Ларька. Не вытерпел он, выскочил из-за угла и прямо к брату:
— Яшинька, бассенький, спрячься ради Христа, не ходи воевать. Вон Митюха Набоков навоевал, что без ноги да без носу домой заявился. Робить не может. Как в наклон чё поробит, — носом — ротом кровь кинется.
Зацыцкали, затопали на Ларьку дед с отцом.
— Ты чё, сдурел? Да кто из нас про это говорил?
Дед за чуб подергал — Не хлопай здря, пятненыш, не подводи под плети.
Я Ларька свое — Слышал я, не глухой, — а что кто подведет, так это еще не пытано.
— Еслив пикнешь кому, захлестну, — пригрозил дед.
— Не пикну.
День прошел, два — как ни в чем не бывало, только Глафира, мать Ларьки, с заплаканными глазами ходит да тяжко вздыхает. На третий день поздно вечером пришел сосед Андрон Набоков, угрюмый мужик, с сыном Васильем.
Долго шептались мужики, а мать что-то зашивала в мешки и плакала. Дед, кажись, снова спорил, так как Андрон возражал ему угрюмо:
— Нет, ты, дедушка, не говори этого. Эта война нам ни к чему. Извели у меня одного сына. — другого помешкают, не дам.
— Да и чё тут толковать, — вторил Гурьян Веткин. — Дело решеное. Не дадим сыновей увечить — и только. Где нам от этого польза-то? Окромя дранья мы ничего от них, от подлецов, не видали. Свобода, свобода, а дохнуть нечем. Казаков и при Николае мы видали.
— Чего там и говорить, — махнул рукой Андрон.
— Ну, а теперь, мать, не мешкая, собирай, чё надо, про случай.
Парни тоже шептались меж собой.
Ларька, с конями убираясь, главное прослушал, но по обрывкам речей понял, что дело идет об Яшухе с Васюхой.
Отец снова отослал Ларьку в огород наломать лошадям подсолнечных листьев, и когда Ларька вернулся из огорода, в избе, кроме матери, да деда, никого уже не было. Дед хрустел пальцами и о чем то тяжко думал. Мать схватила Ларьку и, крепко прижав его к своей груди, заколыхала его, как в люльке, рыдая и качаясь во все стороны.
— Соколики вы мои ясные. Детоньки мои сердешные. Да на то ли я вас, моих голубчиков сизеньких, ростила. Да схвати их в глотку всех и Колчаков этих, — при читала Глафира.
— Стой. мама. Где мужики?
— Ох, Ох. Не говори ты, мой батюшка.
— Мама. Да говори скореича, некогда, — рявкнул «соколик ясный».
— Нельзя, сынок, сказывать-то, не велели мужики. Ежели тебя кто спросит, — где Яков, ты одно говори, что по соль с городскими уехал.
Не почуявши ног своих, бросился Ларька из избы. Туда-сюда глянул, — нет, словно пропали мужики.
Поздно ночью вернулся отец, а Якова не было.
Слышал Ларька, как отец впотьмах вздыхал да ворочался, а мать всхлипывала, плача.